— Ну, как ты? Небось скажешь, все в порядке? Что ж, тебе видней… Я прямиком к тебе, чтобы ты узнала одной из первых: я завершил роман! Не желаешь выпить по этому поводу?
— Как не выпить, если есть повод. — Я наливаю себе бокал.
Дональд внимательно приглядывается ко мне, затем ерошит мои волосы. На грустном лице его мелькает улыбка.
— Выглядишь паршиво. Надеюсь, ничего серьезного?..
— Ты, наверное, слышал про мою вчерашнюю стычку с неким психом. Так вот, все началось, когда он задал этот же самый вопрос…
— Ох, напугала до смерти! Меня-то хоть в психи не записывай. Если кто в твоем окружении и прикидывается кретином, то исключительно лишь из любви к тебе. Кстати, каждый, кто любит тебя, — сущий кретин. И я в том числе. Это я и хотел сказать. А еще ставлю тебя в известность, что у меня теперь новый сосед. В тот дом, что стоит в глубине сада, вселился некий заросший щетиной тип, с отчаяния готовый на все.
— Мне-то что за дело?
— Собственно говоря, я его не выпытывал, с ним говорила Айрис. Зачем ты устроила этот цирк? Ведь мы с тобой не первый год знакомы, прежде у тебя хватало ума пожаловаться, если что было не так, и я, по мере своих возможностей, помогал тебе залечить душевные болячки. За чем же теперь дело стало?
— Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. Например, о Беатриссе Холл.
Дональд выпрямляется в кресле и, вытянув шею, озирается по сторонам.
— Ты уже ликвидировала подслушивающие устройства?
— Скажите, как смешно! Выкладывай, зачем явился. Твой сосед, наверное, и не подозревает, что ты тут плетешь интриги.
— Ну что ты расфыркалась, как обозленная рысь? Ни черта не смыслишь в людях, стрижешь всех под одну гребенку. Словом, скажу ему, что заглянул к тебе и ты умираешь от желания его видеть.
— Ну уж нет, Дональд! Не хочу иметь с ним ничего общего! Он уходит от ответа на все мои вопросы. Тайны, тайны… да он набит этими тайнами, как плюшевый мишка опилками. Ничего другого у него и нет.
— Неправда, другое у него тоже есть. Вовсе не обязательно целыми днями точить лясы. Можно, к примеру, заняться любовью.
— Займусь. Но с кем-нибудь другим.
— Стоит ли тратить время и силы на поиски, если под боком уже кое-кто есть?
— Я люблю тебя, Дональд, но если ты зациклился на этой теме, тебе лучше уйти. Или давай сменим пластинку.
Глаза у Дональда усталые и грустные, но от всего его облика веет искренней доброжелательностью, и это согревает мне душу. Я кладу голову ему на колени. Он гладит мои волосы, затем отстраняется и встает. Неуверенно вертит в пальцах бокал, потом наполняет его в края и, залпом опрокинув, прищелкивает языком.
— Ну ладно, я пошел, Ден. Мое дело — сказать, твое — выслушать. Дура ты полоумная! Истеричка чертова! Курица безмозглая!
— Пока, Дональд.
Мой лучший друг уходит, недопитая бутылка маячит перед глазами. Я наливаю себе стаканчик. В ожидании отца без дела шатаюсь по комнате, демонстративно обходя стороной швейную машинку, роюсь в свалке на столе — вдруг подвернется газета. Но без конца подворачивается сценарий фильма, и я наконец сдаюсь: беру его в руки и принимаюсь читать.
Пробегая глазами сцену за сценой, я пытаюсь представить Хмурого, и во мне крепнет уверенность, что к концу съемок он непременно свернет шею, если Эзио с подручными не прикончат его раньше. В груди растекается болезненный жар, словно горсть раскаленных углей жжет нутро. Я подхожу к открытому окну. Возмущению моему нет предела. Какие там «душевные страдания», меня терзает самая настоящая физическая боль. И хоть бы какая-нибудь язвительная мыслишка, чтобы заглушить, уменьшить, высмеять эту муку!.. Но нет, о чем я ни думай, боль все время со мной, во мне, жжет и испепеляет.
«Почему вы отстранили меня от своих дел? Вы мне не доверяете?» — «Если уж так настаиваешь — НЕТ».
Назойливо дребезжит телефон. Снимаю трубку.
— Я не смогу сегодня приехать, — говорит отец. — Если не догадываешься, о чем мне хотелось с тобой поговорить, загляни в утренний выпуск газеты. А сейчас ложись отдыхать. Желаю, чтобы тебе не снились маньяки, — смеется он.
Не стоило ему этого говорить — маньяк мне снится будто назло. Я слышу собственный стон и просыпаюсь. Вскочив на постели, нашариваю выключатель. Простыня подо мной — хоть выжимай, по спине ручьями струится пот, все тело сотрясает дрожь, зуб на зуб не попадает. На подкашивающихся ногах ковыляю в ванную и становлюсь под душ, на обратном пути к кровати прихватываю с собой бутылку. Привалясь к стене, я сижу на кровати и курю сигарету за сигаретой в страхе уснуть. В окне, выходящем на западную сторону, все еще непроглядный мрак, а противоположный квадрат постепенно светлеет. Над городом занимается заря.
Утренний выпуск газеты предлагает вниманию читателей очередное воззвание «Юстиции». Оказывается, среди нас живут люди, выдающие себя за других, — преступники, с помощью пластической операции изменившие свою внешность и тем самым успешно скрывающиеся от ответственности. Называются конкретные имена, перечисляются громкие дела, оставшиеся нераскрытыми, поскольку виновные как сквозь землю провалились. Автор воззвания сулит в ближайшее время вывести их на чистую воду и призвать к ответу.
Брызги кофе попадают мне на блузку, приходится переодеваться. Голова после кошмарной ночи гудит, к тому же я подмечаю в себе признаки раздвоения личности. Текст первого воззвания составила я, но это второе «коммюнике» — совершенная новость для меня. Что бы это значило? Кто-то перехватил у меня инициативу или же я сама написала этот текст и напрочь о нем забыла? Нет, это исключено, успокаиваю себя, пока что я в здравом уме и твердой памяти. Но кто же тогда включился в игру?
Пролистав газету дальше, я убеждаюсь, что маньяк с северного шоссе продолжает будоражить умы репортеров. Здесь же помещены фотографии Уве, его жертв и моей персоны, а из интервью, которое якобы я дала представителям прессы, с интересом узнаю, что мне поручено очередное ответственное дело, но я пока не вправе разглашать подробности. Неслабо, а?
В родной конторе я застаю Даниэля Беллока собственной персоной — он старательно тюкает на пишущей машинке. Закончив печатать, вытаскивает бумагу, пробегает глазами, подписывает. На меня он не смотрит, я тоже стараюсь не пялиться на него в открытую. Вырезаю из газеты сообщение о своей производственной загруженности, наклеиваю на чистый лист бумаги и сую в папку документов на просмотр Шефу. Теперь остается черкнуть записку Лацо и быстро смыться.
Однако далеко уйти мне не удается: выскочив из вертящейся двери, я попадаю прямо в лапы Шефа.
