– Предпоследней, если честно.
– И вот на этой игрушке ты возишь своих детей?
– Каких еще детей?
– Ты же сама вчера сказала, что у тебя муж и дети.
– Да? Ну, значит, так оно и есть. Тебя куда отвезти?
– Да хоть куда.
– Тогда составь мне компанию. Только я предварительно позвоню, хорошо? Ты не знаешь, где тут поблизости таксофон?
Она позвонила Василию Романову:
– Вася, это Наташа Орехова. Ты узнал фамилию и место работы врача-гинеколога?… Помнишь, мы вчера говорили?
– Помню, конечно. Я ему звонил и договорился, что он и тебя заодно прооперирует… Почти бесплатно… За бутерброд.
– Думаю, что у врача такого профиля есть деньги не только на бутерброд, но и на ужин в приличном ресторане. Диктуй, я записываю… – Она достала блокнот и ручку. – Францев Лев Иосифович? Понятно. Вторая городская больница, родильное отделение… Спасибо. Будет время – заеду.
Она вернулась в машину, чувствуя на себе восхищенный взгляд Олега.
– Ты случаем не влюбился? – спросила Наталия, заранее зная, что ничего, кроме смущения, от него не добьется. Вот лет через десять этот мальчик уже будет знать, как вести себя с такими девушками, как она. Апока ему остается лишь одно – конфузиться, робеть и мечтать. Ничего не поделаешь: такой возраст. Двадцать лет. И все же он был необычайно свеж и мил, этот мальчик. Но никаких сексуальных чувств почему-то не вызывал. Быть может, у него была слишком уж нежная, почти детская, кожа и розовые (хотя и выбритые) щеки? Над такими «молочными» юношами приятно поиздеваться всласть, помучить, посмеяться… Но не больше. И они же, такие вот нежные и нежнощекие, потом будут мстить, отыгрываясь на невинных девушках. Таков закон природы.
Наталия вспомнила Жестянщика. Ему было много лет. И вдруг поняла, почему ей понравился Олег. Глаза. Веки. Да, безусловно, было в нем что-то такое, что напоминало ей Валентина. Возможно, что Валентин в двадцать лет выглядел так же, как и Олег. Аесли так, то хотела бы она с ним и встретиться через двадцать с лишним лет…
– Ты о чем-то думаешь? – осторожно спросил молодой человек, глядя, как лихо она ведет машину.
– Что? – Наталия была рассеянна и задумчива. – Что ты сказал?
– Да нет, ничего… Мы куда едем-то?
– В больницу по важному делу. Кстати, как там, в библиотеке? Страсти поутихли?
– Ничуть… Сегодня приезжали из милиции и расспрашивали уборщицу, Александру Ивановну…
– Правильно. Давно пора было ее допросить. Неужели она ничего не видела и не слышала? Все-таки трупы-то нашли в ее шкафу…
– А как она могла что-тo заметить, если ее не было? Она же приходит убираться к восьми утра.
– К восьми? Так я и думала… А что еще новенького?
– Искали их вещи. Приезжал Бартоломей… Я так понял, что даже не он сам приезжал, а его специально привезли в библиотеку, чтобы он описал, как выглядела одежда жены и дочери.
– Ну и что он рассказал?
– Рассказал…
– И ты запомнил?
– Да у нас теперь все знают, что и мать, и дочь были в светлых кашемировых пальто, только у дочери оно было с капюшоном, а у матери – с английским воротником. Еще были шарфы, вернее, шелковые итальянские косынки желтого и розового цвета.
– Да ты ценный кадр, оказывается…
– Ничего ценного. Ты сама могла убедиться в этом вчера… Мне ужасно стыдно, между прочим…
– Послушай, а хочешь, я иногда буду привлекать тебя к своей работе?
– Хочу… Только, насколько я понимаю, ты домохозяйка…
– Почти. Но только хозяйством я как раз и не занимаюсь. У меня есть чудесная домработница, которая за сходную цену прибирается в моей берлоге и готовит мне и моему другу еду.
– То друг, то муж… Что-то я запутался.
– А тебе вовсе и не обязательно все обо мне знать. Если хочешь, я возьму тебя к себе на работу. Платить буду хорошо, а работу придется выполнять самую разную. Если ты человек гордый, то лучше делай ксерокопии, я сразу предупреждаю… Возможно, придется выполнять несколько унизительную для тебя работу… Или приятную… Предположим, сходить со мной в ресторан и разыграть из себя влюбленного в меня парня. Да мало ли что…
– Темными делишками занимаешься?
– Наитемнейшими, признаюсь. Так что выбирай.
– Ты предлагаешь мне стать твоим телохранителем или чем-то в этом роде?
– Вот именно. Чем-то. Тебе придется, еще раз повторяю, выполнять самую разную работу. Но платить буду в долларах. Триста в месяц. Пока. Когда пройдешь испытательный срок, посмотрим.
– Но ведь я же работаю…
– Выбирай. Да, чуть не забыла. И жить ты будешь в той самой квартире, которую видел. Будешь себя хорошо вести – получишь в два раза больше. Или премиальные, как я захочу. Ну так что, ты решил?
– Не знаю даже…
– Ты машину водить умеешь?
– Умею.
– Вот это новость. И где же этому ты научился? Так, может, у тебя и машина есть?
– Нет, что ты… Просто мой друг, про которого я тебе вчера говорил и который оставил мне свою комнату, был с машиной… Вот он меня и научил, а потом я сдал на права. Иесли бы он перед отъездом не продал машину, то выписал бы мне доверенность…
«Бедный мальчик… Как же ему, наверное, хочется поскорее сесть за руль моего „Форда“. Но придется немного подождать».
Они остановились возле ворот городской больницы.
– Пока я буду ходить, посиди здесь и подумай. А я скоро вернусь.
Но она была уже уверена, что ответ готов. «На ксероксе он имеет максимум пятьсот-шестьсот тысяч деревянных…»
Белые старые корпуса больницы мокли под дождем. Пахло карболкой и пенициллином. За мутными стеклами тускло светились бледным желтым светом подслеповатые окна. Таким же мрачным выглядело и родильное отделение. «Нет, не в таком здании должны рождаться дети… Это скорее похоже на абортарий, чем на родильный дом…»
Она поднялась на высокое обшарпанное крыльцо и потянула на себя тяжелую скрипучую дверь.
Как ни странно, но внутри здания было сухо, чисто и тепло. Санитарка во всем белом удивленно вскинула брови и отложила книгу:
– Вы к кому, гражданка?
– К Францеву.
Санитарка посмотрела на нее с недоверием.
– Мне срочно надо поговорить с Львом Иосифовичем. Скажите, что пришли от Василия Романова.
Санитарка, гордо подняв голову, скрылась за застекленными дверями. Вернулась она минут через десять.
– Проходите, он вас ждет. Только разуться бы надо…
Наталия разулась, сунула ботинки под стул, на котором сидела санитарка, и быстро пошла в указанном ею направлении. Остановившись перед дверью с красивой и совсем еще новой, желтого металла, табличкой «Францев Лев Иосифович», постучала.
Носатый, с впалыми щеками, темными навыкате глазами, полными красными губами и серебристо-черным («соль с перцем») ежиком волос на голове, закусив ручку, Францев восседал в удобном кожаном кресле, но, увидев вошедшую Наталию, словно очнулся.
