Джесса обсуждала это с ним давным-давно с легкостью ребенка, не имеющего ни реальной концепции смерти, ни подлинного понимания вечности.
– Можешь себе представить – выкапывать старых тетушек и дядюшек, чтобы перенести их в одно место? Ужасно!
Сент-Джон живо припоминал это простодушное отвращение, маленький сморщенный носик.
«Если я не уберусь отсюда, то окончу свои дни здесь, рядом с матерью, в этом украшенном горгульями склепе, ожидая, пока отец навсегда присоединится к нам…»
Странно, как точно Сент-Джон помнил все, что думал в тот день. В основном он безмолвно кричал на себя за отсутствие смелости сделать то, что должен. Он готовился к этому более года и все же колебался, боясь того, что может обнаружить во внешнем мире худший образец человеческих отношений, чем тот, что он собирается оставить дома.
Сент-Джон наблюдал, как Джесса опустилась на колени у могилы, ближайшей к воротам, в высокой ограде участка – с памятником, выполненным с должным уважением, но без показухи, подобной той, что демонстрировал семейный склеп Олденов, находившийся поблизости. Его прадеду не нравился помпезный стиль, и он выражал это публично вплоть до дня смерти, поэтому Элберт Олден вынужден был похоронить Кларка Олдена под простым надгробием, каких здесь много, на участке с видом на реку.
Сент-Джон посмотрел туда, вспоминая опустошенность, которую испытывал, когда единственный бастион в семье, стоящий между ним и его отцом, опускали в землю.
Тогда он плакал в последний раз. В последний раз чувствовал что-то, кроме мертвящего холода. Потому что даже в детстве Сент-Джон инстинктивно понимал, что без единственного человека, способного ограничивать тиранию его отца, будет еще хуже.
Он оказался прав.
Сент-Джон резко тряхнул головой, стараясь сосредоточиться на том месте, где находился сейчас. На участок Хиллов падала тень от массивного кедра, и Джесса однажды сказала, что летом шорох ветвей кажется шепотом ушедших навсегда.
Она поднялась быстрее, чем он ожидал. Сент-Джон догадывался, что Джесса делала так, когда в долгих размышлениях не было надобности.
Когда она встала, он заметил, что цветы были не одним большим букетом, а двумя маленькими. Кто еще на участке Хиллов заслужил ее внимание? Мемориал ее деда был всего лишь памятником – по его желанию, тело похоронили в другом конце страны, на Арлингтонском кладбище, потому, что он героически служил Америке в двух войнах.
Джесса вышла через ворота, и Сент-Джон шагнул назад, за ветки большого кедра. Он не мог бы сказать, почему, убеждая себя в том, что не хочет нарушать её уединение, счел необходимым последовать за ней, когда она двинулась по ухоженной траве.
Джесса задержалась, чтобы коснуться ангела на детской могиле. Поступок был настолько и ее духе, что Сент-Джон почувствовал спазм в груди. Он все еще ломал голову над ответом, когда потрясенно осознал, что она направляется к уродливому изделию из белого мрамора, где большими буквами высечена фамилия «Олден».
Положив второй букет у основания на дальней стороне, Джесса постояла минуту со склоненной головой. Там не было высечено имя матери Сент-Джона – оно находилось с другой стороны. Фасад, разумеется, был зарезервирован для его отца, который наверняка уже сочинил величественную эпитафию.
Сент-Джон осторожно обошел склеп, держась на расстоянии, чтобы не беспокоить Джессу. Но когда он увидел, Что за могила там находится, был еще более потрясен. На бронзовой табличке было написано:
«ЭДАМ ЭЛБЕРТ ОЛДЕН
Возлюбленный сын
Трагически безвременно погиб
Горюющее сердце отца никогда не исцелится».
Чувствуя тошноту, Сент-Джон смотрел на слова и даты под ними, разделенные тире: вторая дата была днем его бегства. День, который он считал своим подлинным днем рождения, по нему же отмерял прошедшие годы.
И тогда ему пришло в голову, что сегодня его настоящий день рождения.
Сент-Джон уставился на дату на табличке, размышляя, нашел ли он причину своего беспокойства, даже не осознавая этого.
«Сукин сын!» – подумал он.
Сент-Джон снова прочитал текст. «Горюющее сердце» . Черта с два! Единственная вещь, о которой горевал его отец, была потеря забавы. Приятно иметь боксерскую грушу и сексуальную игрушку аккуратно упакованными в один ящик, который находится целиком под вашим контролем.
– Сожалею.
Шепот был едва слышен, но он мигом вернул Сент-Джона к действительности. Он посмотрел на лицо Джессы, успев увидеть слезы в ее глазах.
– Я должна была сказать, не важно что.
Она винила себя? По телу Сент-Джона пробежала дрожь. Джесса хотела рассказать все своему отцу, клялась со всей страстью десятилетней невинности, что отец сможет все исправить. Сент-Джон знал, что это не так, но был глубоко тронут тем, что даже теперь, спустя почти двадцать один год после его «смерти», она винила себя настолько, что проливала слезы.
Джесса повернулась, словно не могла больше этого выносить. Быстрое движение застигло Сент-Джона врасплох, и он инстинктивно отпрянул в тень большого дерева. Но это привлекло ее внимание.
Казалось, Джесса расслабилась при виде знакомого. Странно, она едва ли могла ожидать встретить здесь незнакомца. Но когда Сент-Джон подчинился неизбежному и шагнул к ней, чтобы объяснить свое присутствие, хотя не был уверен, что собирается сказать, она снова напряглась.
– Почему здесь? – спросил он, указывая на миниатюрный греческий храм и зная, что его голос звучит ворчливо, но смутно догадываясь, что лучшая защита – нападение.
– Сегодня день рождения Эдама, – ответила Джесса, похоже не обескураженная его тоном.
– Вы… отмечаете его?
– Больше никто не отмечает. И это отчасти моя вина.
– Нет.
Его голос стал резким, но Джесса не обратила внимания. Она смотрела на него внимательным, напряженным взглядом.
Внезапно ее поведение изменилось. Глаза расширились, она глубоко вздохнула и сказала очень тихо:
– Позвольте рассказать вам о моем друге Эдаме.
Джесса редко чувствовала себя так глупо, как она могла не догадаться? Да, его лицо сильно изменилось с подросткового возраста. Подбородок со шрамом, которого раньше не было, стал шире и сегодня снова огрубел от щетины.
Но это была не просто естественная зрелость – нос, сломанный столько раз, был теперь прямым; легкая вмятина под левым глазом, где была сломана скула, исчезла. Пара шрамов, которые Джесса помнила, исчезли также, поэтому один оставшийся, которого она не видела при их последней, давней встрече, особенно удивлял ее.
