В поселке Топь скрыть интересную информацию не военного содержания было практически невозможно. Зона Топь давала работу поселку. Поселок Топь обслуживал тех, кто работал в Зоне.
О возможном появлении в Топи детей знали все.
— Да наплевать мне на них. Все бабы в поселке с ума посходили, некоторые чуть ли не портреты рисуют, заказывая ребенка. Я что, служба «Скорой помощи»? — Лёнчик взял с генеральского стола свой паспорт, открыл. — Ну и рожа у меня на фотографии.
Генерал разговаривал, не отрываясь от работы на компьютере. Аристарх всегда отличался поразительной способностью делать три дела одновременно. Юлий Цезарь тоже мог писать письма и вести стратегические разговоры, но ему при этом и не нужно было просматривать информацию в Интернете и отвечать на вопросы подчиненных, лица которых постоянно возникали на мониторах.
— Лёнчик, второй год тебя учим, а все равно проскакивает пролетарское происхождение. Рожу старайся называть лицом, а баб привыкай звать женщинами. Я тебе открыл счет в банке и перевел двадцать тысяч евро. Имя твое оставил, фамилию изменил в соответствии с прозвищем. Ты теперь Леонид Тавренный, от слова «тавро». — Генерал послал на печать созданный документ. — Привези не меньше трех экземпляров детей. Если сейчас получится, то каждый год ездить будешь, развлекаться.
Представив на территории Топи детский сад, маленьких детей, а затем школьный класс, Лён— чик сморщился от отвращения.
— Вам, Аристарх Кириллович, лучше знать, но куда мы их через пять лет девать будем? Просто их растить, как неучей, экономически не интересно, а нанимать учителей — потерять секретность.
— Ишь ты, — Аристарх скачал нужную информацию, набрал поиск следующей. — Задумался о будущем? Это хорошо. А дети всегда ценный материал, найдем куда деть.
В промежутках между посещениями медблока Лёнчик съездил в поселок Топь, напрашивался в гости. Звонил и быстро говорил, боясь, что трубку бросят:
— Уезжаю на днях, буду в Москве и в Белоруссии. Могу чего-нибудь передать родственникам.
Срабатывало удивление. Чтобы Лёнчик предложил помощь? На это стоило посмотреть.
Лёнчик за рюмкой чая ненароком брал в руки фотоальбом. В Топи каждый мог позволить себе купить самую навороченную видеотехнику, скачивать из Интернета любую информацию и игрушки.
Любители красиво одеться, как Геннадий и Александр, заказывали себе одежду по каталогам, выслав собственные мерки. Григорий в свое время не стеснялся заставлять бар коньяками сорокалетней выдержки, «Текилой» ручной обработки или виски из дубовых бочек.
Жена Александра, Аринай, заведующая поселковой библиотекой, заказывала книги, не оглядываясь на стоимость, а любители охоты из офицерского состава покупали коллекционные ружья с инкрустацией.
Но основным развлечением было создание домашних архивов. Снимали фильмы, фотографировались. Просмотр фильмов и фотографий считался почти священнодействием… А Лёнчик во время чаепития тихо выносил альбомчик в туалет и вытаскивал фотографии с Анной и, гораздо реже, собственные. Он знал, что фотографии ему обязательно пригодятся.
За сутки относительной свободы он, неожиданно для себя, понял, что чрезвычайно привлекателен для женщин. Видимо, не только ежедневно забираемые дозы крови и тренажеры смиряли его сексуальные запросы. Геннадий вполне мог контролировать уровень вырабатываемого тестостерона. Теперь контроль был снят, и организм потребовал своего, мужского, с утроенной силой излучая сигналы-ловушки.
За несколько последних лет никто из женщин, которые были в поселке Топь и в Зоне, никогда не обращали на Лёнчика внимания. Теперь с ним кокетничали при разговорах на работе и в столовой, просто на улице и даже в присутствии мужей.
Аринай так вообще предложила заняться сексом прямо в библиотеке, куда Лёнчик зашел за очередной порцией справочников. Там же она передала ему бумажку, на которой было написано: «От четырех до шести лет, волосы темные, мальчик». Лёнчик от секса между книжных стеллажей отказался, записку о желаемом мальчике взял.
Следующий визит был к бывшей официантке офицерской столовой, Таньке Толстопопику. Еще три года назад она считалась самой комичной девушкой в поселке — маленькая и толстенькая, она очень хотела нравиться мужчинам. Не понравиться сержантскому составу, работая официанткой в офицерской столовой, практически невозможно. И у нее стали случаться романы. После недели или двух встреч она ревела на кухне, жалуясь поварихам на то, что ее опять бросили.
А затем случилось чудо. В нее влюбился начальник хозяйственного отдела Яков Котелевич. И ее жизнь кардинально изменилась. Из официанток она моментально стала заведующей кафе. Таня ответственно относилась к работе и почти не изменяла мужу.
Накрыв в гостиной стол с закусками, толстопопая Таня пила вино бокал за бокалом и нервно посматривала на дверь, ожидая прихода мужа. Она захотела Лёнчика до головокружения, едва он переступил порог ее дома. Таня изо всех сил сдерживалась, чтобы не кинуться на него. Неожиданно вовремя с работы перезвонил Яков и пьяным голосом доложил о трудностях на службе и о задержке на два часа. Танька положила телефонную трубку и тут же накрыла собой Лёнчика. Он не сопротивлялся.
Через час она попросила привезти ей девочку. Лёнчик, одеваясь, внимательно посмотрел на Таньку.
— Ты, надеюсь, понимаешь, что, скорее всего, привезенные дети будут уродами?
— Понимаю. — Танька закурила. — Только не уродами, а больными. Ничего, будем лечить тех, кого бог пошлет.
— Не понимаю. — Лёнчик надел кроссовки. — Не понимаю, зачем вам дети. По мне, так запросто можно прожить и без них. Перестань курить! Мне это вредно!
Таня затушила сигарету.
— Спокойнее, Лёнчик. Тебе бог не дал возможность любить хоть кого-то. А я задыхаюсь от одиночества. Яша вечно на работе и пьет с каждым месяцем все больше. И любить мне некого. Привези мне девочку.
* * *
В самолете Лёнчик смотрел на игрушечную землю внизу, на линии дорог и прямоугольники распаханных полей. Какой стала Москва за те семь лет, что он ее не видел?
Что было до тюрьмы, Лёнчик помнил плохо. Он вообще все, что было до Зоны, помнил смутно, голова не очень хорошо работала. Он вырос очень высоким и фактурным. Фигура с шестнадцати лет стала такой, что женщины на улице оборачивались. Только с лицом была беда. Слегка деформированный череп делал его взгляд глупым, а улыбку дурацкой. На лице не просматривался диагноз дауна или идиота, но дети во дворе, отбежав на безопасное расстояние, обзывались «тупым» и «тормозом».
