– Отчего же и не тебе? Ты – мать все-таки.
– Именно – все-таки… Я слишком много времени, а главное, слишком много сил тратила на себя.
– О чем ты говоришь, подруга?
– Это трудно описать. Что-то вроде ледяной иглы внутри позвоночника, которая никогда не дает расслабиться. Нельзя привалиться к чему-нибудь надежному, теплому. Потому что заранее известно – за спиной ничего нет, рассчитывать можно только на себя и свои силы. Жаловаться нельзя и некому. Ирка называет это «грехом гордыни». Мне трудно судить, но, возможно, в христианском учении говорится именно об этом. Почти двадцать лет я помнила, что на мне – Антонина, а за мной – никого. Знала это каждую минуту и боялась – не справиться. Просыпалась посреди ночи – а что станет с ней, если я тяжело заболею? Попаду под машину? Потеряю и не смогу найти работу? Не смогу заработать достаточно денег? А вдруг она все-таки захочет учиться, и я не смогу оплатить ее учебу? Вокруг все рушилось и летело в тартарары, менялись имена, цены, общественно-экономические формации. Если бы был хоть кто-то, чью руку я могла бы сжать и получить ответное пожатие… Я прекрасно понимала, что мне, в сущности, на общем фоне везет. У меня была молодость, образование, работа, друзья, мама, крыша над головой. Многие не имели в активе и этого. Может быть, если бы у меня был отец, все сложилось бы по-другому. Но это – заморочки для фрейдистов. У меня были только ощущения. Странно, но пока был Советский Союз, я чувствовала себя уверенней, и как бы немного под защитой. Наверное, тоталитарное государство в чем-то все же заменяет людям Бога. Когда не осталось и его, у меня, фигурально выражаясь, все время были отпечатки ногтей на ладонях. От сжатых кулаков. Я прекрасно понимала, что напрасно так напрягаюсь, видела, что большинство людей этого, кажется, не делают, но не могла иначе. Когда у меня возникает фантазия кого-нибудь во всем этом обвинить, я обвиняю – Олега. Честное слово, мне проще было бы жить – вдовой…
– Анджа, ты с ума сошла! – с испугом воскликнула Света. – Что ты такое говоришь!
– Ничего. Обычные человеческие чувства, в норме не пригодные к обнародованию.
– Но при чем тут Олег? Он же уехал и ничего об этом не знал.
– Я же сказала: когда у меня возникает фантазия. Обычно я не хуже тебя знаю, что человек только сам виноват во всех своих заморочках. Как ты помнишь, я четыре года была замужем за вполне приличным человеком. Что бы мне было не прислониться к его плечу?
– Да, действительно! – с издевкой повторила Светлана. – Совершенно не понимаю: что это ты не прислонилась к плечу Карасева?
– Он… Олег распахнул для меня двери и показал, как оно может и должно быть между людьми… а потом уехал и двадцать лет жил на другой стороне глобуса. Я на своей стороне научилась не просыпаться с памятью, мучительно нацеленной на него. Я научилась жить с ледяной иглой в позвоночнике. И вот теперь он приезжает сюда… Зачем, Светка? Я совершенно не хочу его видеть!
– Анджа… – Светлана казалась озадаченной и нешуточно расстроенной оборотом беседы. – Я знаю тебя лет двадцать пять, но ты… ты никогда не говорила ни о чем подобном. Я, да мы все и подумать не могли… Ты всегда казалась такой спокойной, уравновешенной…
– Да я не казалась – я и была спокойной и уравновешенной, – улыбнулась Анджа. Серые ледяные осколки в ее глазах растаяли, и лицо сразу стало мягче и округлей. – Да и сейчас нет никакого повода для паники. Подумаешь, встреча однополчан… Где те страсти, где те сражения, где павшие на них? Поля давно заросли травой, кости выбелил ветер и птицы свили гнезда в кронах выросших из воронок березках… Кто герой, кто предатель – какое это теперь имеет значение? Никакого, ровным счетом никакого… Не обращай внимания, Светка, не циклись, как говорили в наши студенческие времена. Помнишь?
Светлана с сомнением смотрела на подругу и очевидно для постороннего взгляда циклилась. Более всего ее интересовали руки Анджи, которые оставили терзать мышь и уже давно исчезли где-то под столом. Ей хотелось вытащить, развернуть их и проверить, нет ли на ладонях отпечатков ногтей.
– Может быть, мне уйти от Леонида? – спросила она наконец, глядя на свой собственный маникюр, состоящий из накладных ногтей устрашающей длины и украшенный каким-то серо-зеленым орнаментом – последний писк визажной моды.
– А смысл? – спросила, в свою очередь, Анджа. Светлана с облегчением увидела, как правая рука подруги выползла из-под стола и снова завладела многострадальной мышью. Мышь вертелась, подпрыгивала и виляла хвостом.
– Мне даже как-то неловко говорить, потому что я получаюсь тут уж совсем какой-то сволочью. Понимаешь, он стал какой-то старый…
– Ничего удивительного, Леониду и в самом деле немало лет, он всегда много работал… Но, ты знаешь, когда я в последний раз его видела… он выглядел, по-моему, вполне прилично. Дай бог всем мужикам в его годы… Или… погоди… он чем-то болен?
– Ну ты, подруга, даешь! – восхитилась и возмутилась Светлана. – Значит, ты думаешь, что Леонид чем-то серьезно заболел и я сразу же, не дожидаясь острой фазы, решила сделать от него ноги… Ничего себе, мненьице обо мне…
– Светка, я…
– Да ладно. Я тоже крылышек за спиной не ношу. Понимаешь, он стал старый… как-то психически, от головы. Брюзжит, всех не одобряет, что бы не читал или не смотрел, все время такой напыщенно-возмущенный тон: «А эт-то что такое?!» «Нет , ну что за придурки!» Ничего его не радует, не веселит, не увлекает. Только вот это его брюзжание, и доказательства, что кто-то в чем-то ни черта не понимает, или неправильно делает. Он, вроде, и сам это чувствует, но ничего не может поделать. Недавно ехали по университетской набережной, я попросила шофера остановиться, решила поностальгировать, с трудом вытащила Леонида к сфинксам, стою, что-то ему рассказываю времен нашей с тобой боевой молодости. И тут же – двое таких ободранных студентиков – он и она. Из современной хиповой генерации, не знаю, как уж они теперь сами себя называют, но амуниция все та же – сумочки-тряпочки, браслеты-фенечки, хайратники, бахрома. Смотрят друг на друга, чирикают, едят какой-то пирожок с кошатинкой, один на двоих, по очереди откусывают. По глазам видно, что не из богатых семей… Вдруг Леонид меня прерывает на полуслове и говорит: «господи, какие же они счастливые!» Я, когда сообразила, в чем дело, решила проявить чудеса понимания. «А, – говорю, – счастливые, это потому, что у них все впереди, да?» – «Нет, – отвечает мой супруг. – Откуда я могу знать, что у них впереди? Может, там и нет ничего. Счастливые, потому что вот сейчас этому пирожку, и этой набережной и друг другу радоваться могут. А я уже ни черта не могу. Знаешь, так хочется им сейчас что-нибудь подарить. Вот, хоть этот джип, что ли… или хоть кредитку с кодом – и за это присосаться, отвампирить кусочек их радости.» – «Не надо, – говорю я. – Только все испортишь.» – Огрызнулся: «Сам знаю!» – и больше до дома ни слова не сказал…
