После секундной паузы зазвучал легко узнаваемый хит Амра Диаба. Этим летом его мелодия доносилась из каждого кафе, дискотеки, открытого окна и автомобиля Каира. Публика замерла и расступилась, наблюдая, как Осама показывает мне основные движения, кто-то пытался их повторить.
— Давай! Ялла! — подбадривал меня Осама, приглашая к танцу.
— Ну давай же! — проорала мне на ухо Кира, которой не терпелось изобразить прежде ненавистный ей арабский танец. Она не слишком ловко покачивала бедрами и переминалась с ноги на ногу.
Алкоголь и музыка ударили мне в голову, и я резким движением сорвала с шеи подруги палантин и обернула его вокруг бедер. Посетители расступились и начали аплодировать. Я ни о чем не думала, просто мое тело вспомнило все то, чему учили меня в детстве тетушки по отцу и что с малолетства умеет каждая египетская девчонка. По телу пробежала теплая волна, каждая мышца вибрировала. Я закрыла глаза и представила пламя костров под звездным небом, ветер из пустыни треплет волосы и легкие одежды танцовщиц, звенят металлические побрякушки в такт быстрым движениям бедер, каждое движение сопровождают гортанные выкрики, похожие на птичий клекот…
Потом еще какие-то люди нас угощали, требовали танец на «бис». Я охотно согласилась, отобрала у какого-то изумленного клиента трость и уж тут показала все, что умела: ловко вертела ее в пальцах и притягивала ею за шеи безропотных, изумленных мужчин…
Потом Кира жарко шептала мне на ухо, что наконец-то нашла мужчину своей мечты и остается с ним. Обещала вернуться утром. Я не слишком о ней беспокоилась, просто сунула ей в сумку визитку отеля — позвонит в крайнем случае.
Осама в такси в романтичных выражениях признавался мне в любви, собирался жениться, умолял принять ислам, расписывал красоты своего дома в Эль-Кувейте. Он даже пытался встать передо мной на колени. В машине это не слишком удавалось, и он целовал мне колени — единственное, до чего мог дотянуться. Мы перешли на арабский, и он упрекал меня, что я сразу не призналась в своей принадлежности к Великому Арабскому Миру. На мои протесты и заявления, что я считаю себя русской, Осама смеялся, рекомендовал мне посмотреть в зеркало и высокопарно заявлял, что любой, в ком течет хоть капля арабской крови, должен считать себя арабом. Я глупо хихикала и напевала песню Амра Диаба.
Наконец мы подъехали к отелю. Осама, слегка пошатываясь, но по-прежнему галантно открыл мне дверцу машины.
— Милая, — бормотал он, держа меня за руки, — позволь остаться с тобой, любить тебя… — в доказательство своих чувств он впился в меня горячими губами, пахнущими виски, шампанским и дорогим табаком.
— Боюсь, что после такого количества спиртного я буду храпеть, — пошутила я, отстраняясь от своего кавалера. — У меня завтра тяжелый день, — уже серьезно сказала я, — надо выспаться.
— Уже шесть утра, — грустно заметил Осама и с надеждой посмотрел на меня, — все равно не выспишься…
— Хотя бы попытаюсь. — Я поцеловала его в щеку. — Мой номер триста двадцать пять.
— Я обязательно позвоню, — пообещал Осама, не отпуская мою руку.
— Я вернусь около пяти, — я осторожно освободила руку и попыталась легко взбежать по ступеням. Легкость походки удавалась с трудом.
— Доброе утро, мадам, — с некоторым осуждением произнес швейцар, распахивая передо мной дверь.
— Доброе утро, — вежливо ответила я, думая о том, какие, в сущности, снобы эти англичане.
Утром меня разбудил портье. Я вспомнила, что просила позвонить в восемь утра. Получалось, что я проспала всего полтора часа. Я была совершенно разбита, голова трещала, во рту было отвратительно. Вспомнив жителей нашего «Бермудского треугольника», я открыла мини-бар, выудила оттуда бутылку пива и вместе с ней отправилась в душ.
Сидя перед зеркалом, я расчесывала мокрые волосы, тут же завивавшиеся тугими кольцами, и думала о том, как повезло Кире. В это время подруга наверняка сладко спит на плече у красавчика Омара, а я, бедолага, не выспавшаяся и еще не протрезвевшая, вынуждена плестись в конференц-зал и слушать доклады, посвященные артефактам Среднего царства.
Весь день я проклинала себя за невоздержанность. Мучимая похмельными угрызениями совести, я живо представляла себе, что бы сказали папа и дедушка. Ну еще бы, пьющая девушка из хорошей каирской семьи! Маму я и вовсе боялась представить: ее осуждение, ледяной взгляд, полное неприятие алкоголя и презрение к людям, его употребляющим, были мне слишком хорошо известны.
В перерывах между докладами я жадно пила минеральную воду, в беседах с коллегами путала английские слова с арабскими, на особенно скучных выступлениям клевала носом и мечтала о постели в роскошном номере отеля. К несчастью, на каждом шагу попадались знакомые. Парочка египтологов из Питера, выглядевших скорее как романтические разбойники, чем респектабельные ученые: всклокоченные бороды, взлохмаченные шевелюры, неистребимый загар на лицах и полное пренебрежение к одежде, бросились ко мне с объятиями и поцелуями, привлекая всеобщее внимание:
— Лилька! Как здорово! Пойдем скорее выпьем, а тут от скуки мухи дохнут!
Я подставила им для поцелуев щеки, уворачиваясь от источаемого ими запаха перегара. Впрочем, не исключено, что я тоже не облагораживала атмосферу. Мысль об алкоголе приводила меня в ужас и вызывала неприятные физические ощущения тошноты, потливость и головокружение. Поэтому я, вздохнув, сказала:
— Нет, ребята. Простите, не могу. Я вчера и так… До сих пор не пришла в себя. Еще и не выспалась.
— Да ты что, Лилька, как не родная! — хором возмутились египтологи Паша и Гриша. — Ну как не русская, честное слово! Ты что ж, дожила до тридцатника, а лечиться не умеешь?
— Да все я знаю, — скривилась я, — выпила утром бутылку пива, но… — я пожала плечами, демонстрируя отсутствие результата от такого лечения.
— Эту голову пивом не обманешь! — авторитетно заявил Гриша, постучав себя по лбу. При постукивании раздавался подозрительно гулкий звук. Я знала, что Паша и Гриша ничего, кроме водки, не пили и, даже отправляясь в экспедиции, всегда прихватывали с собой ящик-другой водки, «чтобы не пить местной гадости» вроде виски или джина.
— Лиль, решено, мы отсюда линяем, едем к нам, а у нас в холодильничке… — Паша мечтательно закатил глаза, — холодненькая, запотевшая, вкусненькая… Знаешь что?
— Водка! — выпалила я. Паша так живописал качества напитка, что даже у меня потекли слюнки.
— А как ты догадалась? — разочарованно протянул Паша.
— Потому что ничего другого у вас в холодильнике и быть не может, — заявила я и скромно добавила, — конечно, насколько я вас знаю.
