– Почему?
– Потому, Сань! Спустись с небес на землю. Она по уши в криминале и находится в бегах. Слава богу, у нее хватает благородства не впутывать в свои делишки тебя.
– А если я хочу.
– Что хочешь?
– Впутаться. Она мне в конце концов сестра. Родная. Пусть и блудная. Я знаю все, что ты скажешь. Но все равно…
– И черт с тобой, – устало сказал Денис. – Не хочешь меня слушать и не надо. Только бы держалась ты от всего этого подальше. Это я тебе дело говорю. Точно.
Денис был прав. Но «держаться подальше» я уже не могла.
Утром Денис взял с меня слово, что при первых же проблемах и осложнениях я буду сразу звонить ему, а не пытаться решить их самостоятельно.
Он уехал, а я, оставшись одна, как ни странно, почувствовала облегчение. Мне больше не надо было притворяться и лгать, хотя бы и во имя высоких целей – не обидеть близкого человека.
В два часа позвонил следователь и попросил явиться для дачи показаний. Я задержала вздох.
– Хорошо. Сейчас выезжаю.
Следователь задавал мне самые разные вопросы. Как и в первый раз. Зачем мы поехали на рыбалку в будний день, знала ли я убитого, почему мы выбрали для рыбалки именно это место, а не какое-нибудь другое, хорошо ли я знаю своих друзей, есть ли среди моих знакомых иностранцы, есть ли у меня враги.
На все вопросы я старалась отвечать подробно и обстоятельно, но чувствовала, что мои ответы не удовлетворяют Гаврилина. После каждого моего ответа повисала тяжелая пауза, во время которой я чувствовала себя как минимум мошенницей и преступницей, которая хочет утаить от следствия важную информацию.
После полуторачасовой пытки меня отпустили, и я, выйдя на улицу, решила позвонить Милочке.
– Я только что от ментов, – обрадовала я ее.
– Меня вызвали на завтра, – упавшим голосом сказала она.
– Крепись.
– Постараюсь.
– И чего они к нам прицепились?
– Считают, что это мы прикончили француза.
– Ты шутишь?
– Ничуть.
– Я, наверное, упаду в обморок.
– Я же говорю – крепись.
После разговора с Милочкой я решила поехать к родителям на кладбище. Но предварительно зашла в Интернет-кафе, которое расположилось на центральной площади нашего города и набрала в поисковой системе Международный центр «Медицина будущего». Никакой информации не оказалось, и это меня порядком озадачило. Вылезали похожие названия организаций, но того, что интересовало меня – не было.
Я вышла из Интернет-кафе и поехала на кладбище.
Старое кладбище находилось на окраине города – с одной стороны шел лес, с другой – шоссе.
Я прошла через ворота и направилась прямо. Сначала шли наиболее старые участки; многие могилы были неухоженными и стремительно разрушались. Иногда, когда я бывала на кладбище, я останавливалась около них и смотрела, думала, что эти люди жили, мечтали и любили, а сейчас им уже ничего не нужно и никто к ним не приходит… Но сейчас я шла мимо, мимо. Мне было важно узнать другое – приходила ли Эва на могилу родителей. Или нет? Словно это был некий знак – что с ней все в порядке…
Я наткнулась на родную могилу и замерла. Ничего. Ни свежих цветов, ни вырванной травы около плиты. Каждый год мне приходилось бороться с этой сочной и по-кладбищенски буйной травой, которая упрямо лезла вверх, заполняя собой все пространство…
Ничего.
– Ты думаешь, я такая свинья? – услышала я сзади.
Я резко обернулась.
Эва стояла за большим, почти во весь рост памятником и, прищурившись, смотрела на меня. На ней было черное с крупным белым горохом платье, едва доходившее ей до колен.
– Эва! – я кинулась к ней. – Эва! – и раскинула руки, заключая ее в свои объятья.
Мягкий большой живот встал между нами. Глаза Эвы распахнулись и вместо отчужденного холодного выражения, я увидела, как ее глаза наполнились слезами.
– Сашка! – всхлипнула она. – Я так испугалась.
– Я знаю.
Она посмотрела на меня с некоторым удивлением.
– Что ты знаешь?
– Про ту женщину, что преследует тебя. Это не сказки. Она существует на самом деле. Ты не бредишь. Эва! Я видела ту женщину!
– Ты ее видела? – на лице Эвы отразился ужас. – Она здесь?
Я кивнула.
Эва наморщила лоб.
– Я думала: она осталась там…
– А чего ты тогда испугалась?
Эва сделала шаг к могиле родителей и проговорила скороговоркой:
– Мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Я даже спать не могла: все время какие-то странные звуки слышались. Или у меня уже галлюцинации развились? Я лежала и отдыхала днем, когда мне показалось, что кто-то лезет в дом. Я встала, быстро оделась и уехала.
– А почему не позвонила мне?
– Я боялась, что ты станешь меня отговаривать. Или скажешь, что у меня поехала крыша.
Я решила пока не говорить об убитом французе. Чуть позже… Не сейчас…
– Где твои вещи?
– Я остановилась у какой-то бабки в частном доме. У нее нет горячей воды и много мышей. Они все время шуршат, бегают…
– Ты хоть ела по-человечески?
Эва кивнула.
– В кафе и столовой. Я выходила есть и ужасно тряслась. Я все время хожу в темных очках.
Она достала из маленькой сумочки темные очки и нацепила их.
– Вот так.
– Ты есть хочешь?
– Немножко. Я с утра кроме чая ничего не пила. Да и тот чай был настоящим пойлом.
– Эва! Так нельзя. Ну, просто невозможно. Ты же Машку загубишь. Спишь черти где, ешь – тоже. Ты хоть об этом думаешь?
– Думаю. Но что ты предлагаешь? К тебе я не поеду. Ты же сама сказала, что видела ее.
– Видела. Ко мне, и правда, нельзя. Но надо что-то придумать. Машке нужен нормальный сон, нормальное питание… Пошли! – я взяла ее за руку.
– Куда?
– Ну, для начала поесть сходим. В одно тихое место.
Кафе «Ивушка» находилось на отшибе и славилось горячими пирожками. Пекла их тетя Глаша, бывшая когда-то поварихой в питерском ресторане. После развода с питерским мужем, Глаша вернулась в наш город – дочка осталась в Северной столице – доучиваться в институте – и устроилась поварихой в кафе.
– Я помню это кафе, – сказала Эва, оглядываясь вокруг. – Только оно тогда было другим – темно-зеленые стены и серый потолок.
– Конечно, другим – тебя не было шесть лет…
Эва сидела за столом, наклонив голову.
– Запах выпечки. Пирожки. – Она сняла очки и улыбнулась. – Это напоминает мне запах парижских круасанов. Знаешь, когда я приехала во Францию, мне больше всего нравился этот запах теплого хлеба – уютный, домашний… И то как парижане ходят с багетами в руках – как с книжкой или портфелем. И как сидят в кафе, никуда не торопясь, словно у них впереди целая вечность. Даже за одной чашкой кофе или стаканом воды. И парижское небо – перламутрово-синее весной и прозрачно серое осенью. И это счастье, что можно просто бродить по улицам и смотреть на людей, витрины, дома. Я так все это любила; взять кофе и круасан и сидеть мечтать или думать о чем-то своем. И никаких хмурых угрюмых лиц – все такое светлое, праздничное. Ты знаешь, я всегда думала, что слова Хемингуэя, ну те самые – про праздник, который всегда с тобой – просто красивые слова. И ничего больше. А это все – правда. Понимаешь – правда. Это – действительно, праздник, и эти улыбки, которые только для тебя, чистые нарядные дети; необыкновенно красивые старушки, я просто влюбилась в их старушек – в перчаточках, с макияжем, как у актрис перед выходом на Каннскую дорожку; стульчики в Люксембургском саду; серебристо-светящийся воздух после дождя… и необыкновенная легкость, разлитая в воздухе. И это ощущение, что весь мир твой, принадлежит тебе…
