и бросил трубку.
В своем репертуаре. Я раздраженно сунула телефон в задний карман джинсов.
– Девушка, с вами можно познакомиться?
Обернувшись, я встретилась глазами с парнем – молодой, крепкий, коротко стриженный. Пока я оценивающе к нему присматривалась, придумывая, как отшить, за меня ответили.
– Нет, с ней познакомиться нельзя, – повернулся мужчина в сером свитере, который все это время стоял передо мной в очереди. – Она со мной.
– Константин Сергеевич? – мне пришлось натянуть брови чуть ли не до затылка, чтобы выразить все свое удивление. – Не слушайте его, молодой человек, я не с ним. И мое сердце абсолютно свободно.
– Да ладно, я че? Мне проблемы не нужны.
– Вот и славно. И сделай одолжение, отвали-ка от нее.
Парень не стал сопротивляться.
– Что Вы себе позволяете? – изумилась я. – Что значит: она со мной? Вы меня с женой перепутали?
– Нет. Я в здравом уме. Просто я слышал об этом парне достаточно много, чтобы…
– Чтобы что?
– Чтобы огораживать студенток от него, – серьезно закончил он и сделал шаг вперед, к стойке с едой.
– Я не нуждаюсь в огораживании – я не огород, – буркнула я сварливо.
– Что будете заказывать? – улыбнулась работница в красной униформе.
– Эту девушку… я пропускаю вперед, – сказал Довлатов и отодвинулся, меняясь со мной местами. Мне ничего не оставалось, кроме как принять этот щедрый жест. И я сделала это молча. Будто все так и должно быть.
Заказав кусочек пеперрони и любимый цезарь, я поставила тарелки на поднос, расплатилась и на грани сосредоточенности понесла всю эту вкуснятину к столику, за которым всегда сижу. Сейчас я даже забыла о Довлатове – для меня существовала только еда: аппетитная, вкусная, манящая… обещающая эйфорию.
– Вы не против? – медведь в сером свитере и с подносом еды уже стоял у моего столика, не давая мне начать такую долгожданную (я ничего не ела с пяти утра!) трапезу.
Я подняла на него глаза и растаяла бы от счастья, если бы не была так голодна и оттого озлоблена на любого, кто отрывал меня от еды.
– Я против, Константин Сергеевич.
Больше я не собиралась тратить на него ни минуты личного времени. Запустив вилку в салат, я выловила огромный кусок мяса, наколола сверху пекинскую капусту и отправила все это в широко раскрытый совсем не по правилам этикета рот. Не успела я прожевать, как он нагло сел напротив и расставил свои тарелки по столу – он взял то же самое.
– Ну, раз Вы не против, я присяду. Свободных мест в час-пик не так уж много.
Тщательно разжевывая пищу, я взглянула на мужчину и подумала – а пусть сидит, мне-то что? Есть при посторонних я не стесняюсь, несмотря на то, что могу произвести ужасное впечатление. В общем, кушаю я совсем не как положено воспитанной девушке. Приличие как таковое мне в целом чуждо.
– А я вот, видите, положился на Ваш вкус, – подытожил Довлатов, но, заметив, что я на него даже не смотрю, принялся за еду.
– Полагайтесь на чей-нибудь другой вкус, – с набитым ртом старалась съязвить я. – Вы ведь тут часто с кем-нибудь бываете.
Я крупно облажалась, но он не смутился и вида не подал. Настоящий джентльмен, сука.
– Часто. Но всегда прихожу один. Я же не виноват, что многие мои студенты здесь обедают.
СтуденТКИ, чуть не вырвалось у меня, но, слава богу, пицца во рту помешала. И почему он так спокойно отчитывается? Я ему никто.
– Кстати, приятного аппетита, – заметил он, сделав движение бровями и прищурив глаза так, что у меня чуть еда изо рта не вывалилась.
– Угу.
Доели в молчании.
Довлатов копался в своем мобильном, пользуясь открытым Wi-Fi, а я поглядывала то на него, то на вход, моля богов, чтобы никого из наших сюда черт не принес. В особенности Галю. Наблюдая за соседом, я поняла, что он не выделяется из толпы особенной красотой – он выделяется энергией, которая распирает его изнутри: ему никак не сиделось на месте в покое долее двух минут, он не умел задумчиво смотреть в одну точку и не шевелиться. Человек, которому чуждо всякое спокойствие: как физическое, так и душевное.
– До свидания, – поднимаясь и взяв свою сумку, холодно бросила я.
– Яна, Вы…
– Я пойду, – прервала его я, даже не собираясь выслушивать то, что он собирался сказать. – Пока нас кто-нибудь вместе не увидел и снова слухи не пустил.
– Подождите, Яна, – я замерла, глядя ему в глаза.
– Что?
Секунду, будто вечность, я барахталась на дне его взгляда. Еще немного, и осела бы на пол прямо на месте.
– Нет, ничего. До свидания.
Только оказавшись на улице, я заметила, как у меня дрожат руки и горят щеки. Сердце бьется, как у обычных людей. Кажется, я снова живу. Я могу чувствовать что-то помимо злости, раздражения и страха. И все благодаря ему.
Он далеко не случайно появился в моей жизни. Я не так глупа, чтобы верить в случайности. Вероятности – совсем другое дело.
Термоядерная реакция – это реакция синтеза легких ядер в более тяжелые.
Когда все его фотографии были изучены до пикселей, глаза – иссушены, а слезы – выплаканы, наступало время недели науки в нашем вузе – конец апреля.
Я страдала молча, в гордом одиночестве, и только Ольга знала крохи того, что со мной происходит, когда я возвращаюсь с учебы домой. Валере я не могла такого рассказать только в силу его мужского пола, хотя во многих интимных и личных вещах он всегда мог стать моим понимающим слушателем. Но не в этот раз.
В универе я оставалась бодра, весела и беспечна, умело прячась под маской, которая успела прирасти к моему лицу, в которую я и сама порой верила. Однако сердце не обманешь. На парах я еще могла думать о чем-то, кроме Довлатова, ржать, травить анекдоты и пошлые шуточки напару с Валерой, а вот стоило приехать на вокзал и купить билет на электричку, мысли сразу меняли свое направление, вставая в привычную колею – я мыслила одними лишь воспоминаниями и сожалениями. Но, как матерый воин, повидавший многое, я ни с кем не собиралась об этом разговаривать, ни с кем не хотела делиться своими переживаниями.
Чувства – слабость, а слабости мешают жить: так меня научили. Я провела все детство и отрочество в том месте, где за любую слезинку или кислую мину тебя будут гнобить, где выжить и влиться в компанию можно только
