– Вы должны помочь нам с похоронами и со всеми… траурными мероприятиями. По-хорошему вы должны были бы все это взять на себя. Разве нет? Милиция наконец разрешила забрать тело.
– Наверное, да, – согласился Троепольский.
– Тогда, может быть, вы подъедете, и мы все обсудим? Да, и в морг надо позвонить, договориться насчет тела и насчет забора.
– Какого забора? – тускло спросил Троепольский. Жить ему не хотелось.
– Когда забирать, – с некоторым недоумением ответила Федина сестрица, – когда забирать тело. Значит, насчет забора и еще насчет…
В трубке вдруг послышался какой-то посторонний звук, как будто удар, и отдаленный вскрик: “Мама!” Троепольский выпрямился в кресле.
– Галина? – позвал он осторожно.
– Да-да, но я больше не могу говорить, вы мне перезвоните, или нет, вы мне не перезванивайте, а я лучше сама!..
– Мама!!
– Галина, что происходит?
В трубке захрипело и будто покатилось, Троепольский оглянулся на Полину, но она не слышала возни и криков.
– Галина, что там у вас происходит?!
– Это не Галина, – вдруг сказали ему в ухо. – Меня зовут Лера. Я племянница Федора Грекова. Вы кто?
– Арсений Троепольский.
– Вы-то мне и нужны, – жестко сказала племянница. – Вы можете со мной увидеться?
– Когда?
– Прямо сейчас. Приезжайте в кофейню на Пушкинскую. Забыла, как она называется, то ли “Кафе Тун”, то ли “Кафе Бин”. С правой стороны от метро. Знаете?
– Не знаю, но найду.
– Тогда приезжайте.
– Постойте, – крикнул Троепольский. – Как я вас узнаю?
– Это просто, – холодно сказала племянница. – Я очень красивая.
* * *
Григорий Сизов смотрел в разверстые недра своего монитора и думал. У него только так и получалось думать – глядя в компьютер. Думать отдельно от компьютера он никак не мог, как все люди, которые проводят за ним очень много времени.
Жизнь встала на дыбы так неожиданно и так безнадежно, что Сизов, привыкший к тому, что он – свободный, образованный, в меру богатый, ничем особенно не озабоченный, – никак не мог с ней справиться.
Пришла пора брать ответственность на себя, а ему не хотелось ничего такого брать. Как-то и в сорок два года ему удавалось оставаться милым, избалованным, славным, чуточку эгоистичным мальчиком “с прошлым”. Это самое прошлое было таинственным и недоступным, а будущее он заказывал себе сам, как ему хотелось, и это было просто и приятно.
В минувшую субботу первый раз в жизни он крепко поссорился с партнером.
Вообще у них было замечательное партнерство – они никогда не ссорились, не делили деньги, не дышали друг другу в спины. Они предоставили Троепольскому возможность делать все, что ему заблагорассудится, в обмен на известную свободу и еще на то, что он не нагружал их глупыми административными вопросами, вроде подбора персонала или поиска нового офиса, когда старый становился маловат, а на памяти Сизова он становился маловат уже трижды.
В субботу Федор Греков без предупреждения явился к нему домой. Когда Сизов открыл, тот отшвырнул дверь, чуть не стукнув хозяина по носу, обежал все комнаты с видом мужа, который ищет дорогую супругу в объятиях полюбовника, даже в ванную заглянул, и там что-то с грохотом обрушилось.
– Федь, ты чего? – лениво спросил Сизов из коридора. Федя все еще шуровал в ванной. – Постирать приехал?
И откусил от яблока, которое держал в руке.
Он прекрасно знал – для чего тот приехал. Он все знал, и чувствовал себя погано, и яблоко кусал от того, что ситуация была дурацкая, – в такие Сизов не попадал никогда.
Федя показался из ванной, вид у него был свирепый и одновременно как будто смущенный.
Он не нашел ничего, что подтверждало бы его подозрения, – еще бы! – и чувствовал себя дураком. Еще он не знал, как именно нужно ссориться, потому что раньше они не ссорились.
Так они стояли и молчали – Сизов с яблоком, старательно прикидывающийся равнодушным, и Федя, похожий на большую несчастную гориллу.
– Ты вот что, – сказал Федя через некоторое время, – ты брось все это, Гриня. Еще не хватает!
Сизов знал, что ни за что не “бросит”. Впервые в жизни он столкнулся со сложностями такого рода и давно отступил бы, если бы было куда отступать. Отступать Сизову было некуда, да и не хотелось.
– Федь, – начал он, рассматривая яблоко со всех сторон, словно это была бог весть какая интересная штука, – тебе не кажется, что ты вмешиваешься не в свое дело?
– Да не кажется мне, твою мать!..
– А мне кажется.
– Это, блин, – с напором выговорил Федя, – именно мое дело!
– Не твое!
Федя покачал из стороны в сторону дверь ванной, словно никак не мог решить, закрыть ее или оставить открытой.
– Я Троепольскому скажу, – вдруг пригрозил он.
– И что?!
– И он тебя выгонит.
– Федь, ты несешь ерунду.
– Он тебя выгонит! – заорал Федя. – А я еще добавлю! Как ты себя ведешь, твою мать?! Ты что, не знаешь, что дальше будет?!
– А что будет дальше?
То ли тон – насмешливо уверенный, который Сизов виртуозно умел применять, – а может, то, что он еще раз откусил от яблока и стал жевать, совершенно вывело Федю из себя. Он замычал, кинулся головой вперед и схватил Сизова за горло.
– Ты… ты сволочь последняя, Гриня, – в лицо ему выпалил он и приналег на его слабое горло.
Сизову стало нечем дышать, стены поехали, столкнулись и обрушились ему на голову.
– Ты бы… поостерегся, Гриня! А то рука у меня тяжелая, могу ненароком и повредить что-нибудь.
– Отпусти, – прохрипел Сизов. – Отпусти меня!..
Перед глазами все плыло, и что-то лиловое и колышущееся занимало все больше места в голове, и тогда Федя отпустил его.
Чтобы не упасть, Сизов схватился за стену, оперся, и воздух рвал ему горло, которое сильно саднило, и раздирал легкие и, попадая в голову, разбухал там, и лопался где-то на уровне висков.
Сизов разлепил глаза – прямо перед ним маячила Федина физиономия, ставшая еще более несчастной.
– Пошел отсюда.
– Ты смотри не упади, – пробормотал Федя виновато, и Сизов опять сказал, чтобы тот шел, но уже другими словами.
Федя еще некоторое время топтался рядом, словно соображал, не надо ли оказать Сизову экстренную медицинскую помощь.
– Я тебя предупредил. Ты… это учитывай. Сизов, кашляя, распахнул входную дверь. Все это было смешно – даже подраться как следует они не умели!
Федя еще помаялся немного, а потом ушел, Сизов долго слышал его топот и тяжкие слоновьи вздохи.
Он никогда не думал, что все сложится так погано. Он вообще не любил сложностей, вернее, не признавал их. Даже от женщин, которым непременно хотелось сложностей, он моментально избавлялся – так, чтобы потом его ни в чем нельзя было обвинить и навязать еще немного этих самых сложностей.
