— Я скажу им, что ты похитил меня, воспользовался мною, чтобы выбраться за город, а потом отпустил, и это будет правда. Больше я ничего не знаю и не хочу знать.
— Они убьют тебя в любом случае, поверь мне, Розенкранц. Они найдут тебя и убьют.
— Тогда я уеду из города! — Она была так возбуждена, что не обратила внимания на «Розенкранц». — Моя мама на несколько недель поехала к сестре и ее детям в Калифорнию. Отправлюсь к ним первым же самолетом. Только переоденусь, брошу в чемодан несколько платьев и прямо в аэропорт. В Ноксвилл, не в Нашвилл.
— А как же ты доберешься до аэропорта? У тебя теперь нет машины, ты что, забыла?
— Вызову такси или сяду в автобус. Доберусь, не беспокойся!
— А в Калифорнии, ты думаешь, они до тебя не доберутся?
— Нет! Уверена, что не доберутся. Если надо будет, пойду в полицию. До настоящего момента я — честная гражданка. Меня защитят. В Калифорнии я пойду в полицию. Да, так я и сделаю.
— Если ты сейчас поедешь домой, ты можешь и не добраться до Калифорнии.
— Это ты так говоришь. А почему я должна слушать тебя? Никто убивать меня не собирается. Они хотят убить тебя. Почему, я не знаю. И не хочу знать. Я от души желаю тебе выбраться изо всего этого с целой шкурой, на самом деле желаю. Но я не хочу принимать в этом никакого участия. Я еду домой.
— И тебе наплевать, что я не вижу достаточно хорошо, чтобы вести машину? Что, по-твоему, мне делать, пока у меня не восстановится зрение?
Эта нахальная попытка разжалобить ее успеха не имела.
— Не хочу показаться бесчувственной, Франкенштейн, но это твои проблемы, — ответила Саммер и заколебалась, все же задетая за живое. — Если хочешь, можешь спрятаться в моем доме. На день или два. Пока не начнешь видеть.
— Ага, спасибо. Это первое место, где они начнут меня искать.
— Тогда брось машину и садись на автобус. На поезд или на самолет. Поступай как знаешь. А я еду домой.
В течение нескольких минут Колхаун не проронил ни слова. Саммер решила, что он исчерпал свои аргументы, и почувствовала себя спокойнее. Она действительно очень устала. Который сейчас час: четыре, половина пятого? Ее тело тосковало по сну. Трудный выдался день!
— Дома ты держишь деньги?
Внезапно прозвучавшие слова вернули ее к действительности. Она подозрительно посмотрела на него:
— А что?
— Я подумал, что ты могла бы одолжить мне немного. Мне понадобятся деньги на бензин.
— Кое-что я держу в чашке в одном из кухонных шкафов. Правда, там всего долларов тридцать. Можешь взять.
— Спасибо. Я верну их, — сказал он, а про себя, наверное, добавил: «Если останусь жив».
Саммер услышала окончание фразы, как если бы она была произнесена им вслух. Чувство вины снова кольнуло ее. Она взглянула на Стива, но он смотрел прямо перед собой на дорогу.
— У меня есть кредитная карточка.
— Да?
— С нее за один раз можно снять до двух сотен. Если нужно, возьмешь эти деньги тоже.
— А ты уверена, что она не осталась в сумке?
— Свои кредитные карточки я держу в более надежном месте.
— Вот как? И где же?
— В морозильнике. Благодаря этому я должна сначала разморозить их, прежде чем воспользоваться. Что-то вроде тормоза, который сдерживает меня, когда вдруг возникает искушение потратить то, что тратить нельзя.
— Хитро, Розенкранц. Ты прижимиста, да?
Саммер пожала плечами:
— Мне приходится жить по средствам.
— Я позабочусь о том, чтобы вернуть все, что ты одолжишь мне. Обещаю. Если только… — он замялся.
— «Если только останусь жив», да? — сухо закончила она за него.
Колхаун сгущал краски, и она понимала, что он делает это нарочно, но мысль о том, что Стив может погибнуть, все равно беспокоила ее. На это он и рассчитывал.
— Утром я позвоню своему адвокату и впишу тебя в свое завещание.
— Не смешно.
Он развеселился:
— Ну хорошо, тогда ты не получишь деньги в случае моей смерти. А если я останусь жив, получишь. Можешь мне поверить.
— Я верю.
Саммер с удивлением обнаружила, что действительно верит. Она не сомневалась: он вернет деньги, если только смерть не помешает ему. Он может похищать заложников, красть машины, попадать во всякие скандалы, может убить человека, но она поспорила бы на все свои сбережения, что Колхаун не принадлежит к числу тех подонков, которые берут в долг, не собираясь его отдавать.
— Я ценю это, — промолвил он.
— Ты и должен это ценить. — Саммер свернула на дорогу 231, ведущую прямо в Мерфрисборо. До ее дома оставалось не больше четверти часа езды. — Ты точно не хочешь, чтобы я отвела тебя к Сэмми? Он не станет впутываться ни во что бесчестное. Я готова поручиться в этом своей жизнью, — сказала она.
— Возможно, что ты готова поручиться собственной жизнью, однако своей я рисковать не могу. Но все равно спасибо.
Встречный красный грузовичок прогромыхал мимо. Свет его фар помешал Саммер разглядеть его водителя, но кто бы ни преследовал их, вряд ли бы делал это на грузовике. Или все-таки?..
Она становилась параноиком вроде самого Франкенштейна.
Машина преодолела подъем и внезапно перед ними показались огни Мерфрисборо. В этот час их было не так уж много: у еще открытой придорожной закусочной, у пожарной части, да пара уличных фонарей плюс светофор. Когда «шевроле» приблизился к перекрестку, на котором Саммер надо было поворачивать направо, навстречу им подъехала полицейская машина.
Франкенштейн напрягся. Саммер тоже почувствовала напряжение. Впервые в жизни она спрашивала себя: враг или друг этот полицейский в машине.
Это ощущение совсем не понравилось ей.
На светофоре зажегся зеленый свет, и полицейская машина без задержки проехала мимо них. Саммер перевела дыхание и свернула направо. Не очень-то приятно ощущать за собой погоню.
Она была рада, что ехать оставалось уже недолго.
Ее дом был в Олбермарл-Эстейтс, небольшом жилом районе примерно в миле от основной магистрали. Район как район: вытянувшиеся вдоль улицы скромные кирпичные дома с двумя или тремя спальнями. Она сама выплачивала кредит, делая ежемесячные взносы, сама платила по всем счетам. Саммер очень гордилась этим, и ее гордость распространялась и на само жилище. С его кремовой отделкой, цементным крыльцом и дорожкой, окаймленной аккуратными цветочными клумбами, он был самым ухоженным в квартале. Перед домом, построенным во времена послевоенного строительного бума начала пятидесятых, росла уже солидного возраста ива, а фундамент прикрывали аккуратно подстриженные кусты.
Дверь одноместного гаража была закрыта, фонарь у крыльца горел. Шторы задернуты, внутри темно. Все тихо, недвижно, мирно. Как и должно быть.
