и широко улыбнулась. Мечты сбываются. Мой принц, пусть и очень сосредоточенный на моем осмотре, был здесь. – Я так рада, что ты смог приехать. Куда ты летал?
– В Калининград, – отвечает он, продолжая осматривать меня с ног до головы. Вроде бы и любуется, а кажется, как будто товар на качество проверяет.
Его руку с колена я не убрала, да он бы и не позволил, но пожала плечами и вернулась к созерцанию смешной сцены.
Герои как раз столкнулись случайно носами и собрали глаза в кучку. Мне стало дико весело. Я рассмеялась вместе с другими зрителями в полной голос. Буквально хохотала до колик в животе.
Посмотрела, смахнув слезы, на Бориса и резко замолкла.
Он не смеялся.
На лице не дрогнул ни мускул.
Но глаза.
Казалось, в них отражается земное ядро. Настолько горячее, что можно обжечься. И отвернуться больше нельзя и смотреть больно.
– Что? – тихо спрашиваю, хотя по телу озноб от дикого желания, что падает на меня искрами из его глаз.
– Я устал, – говорит он тихо, гортанно, а я не понимаю.
Хочу снова вернуть взгляд на сцену, но внезапно его огромная лапа хватает мое лицо и тянет к себе. Давит пальцами на щеки. – Я устал.
– Борис… Александрович, – пытаюсь отстраниться я, чувствую, как глаза щиплет от слез. Нет. Нет. Он не заставит меня делать это прямо сейчас.
Только не здесь. Пожалуйста! Не во время любимого спектакля.
– Я не хочу…
Он тянет меня вниз и буквально давит на плечи, усаживая на колени перед собой.
– Но я не хочу, – повторяя, кручу головой, но он хватает второй рукой за волосы. За прекрасную прическу, какой у меня даже не выпускном не было.
И я сглатываю ком в горле, но боль в груди разрастается сильнее. А в зрительном зале снова смеются. И как будто надо мной.
– Пожалуйста, я не хочу! – смотрю гневно, а он наклоняется и рычит мне в губы:
– Зато хочу я.
И звон ширинки для меня звучит звуком антракта, разрывающим в клочья очередную иллюзию.
Глава 35.
И слезы портят макияж, точно так же, как огромная головка, требующая открыть рот. Мне нужно просто сказать. Нет. Это ведь так просто. А Распутин не насильник.
Просто «нет» и все закончится. Не будет боли. Не будет театра. Не будет мужчины, что разбивает на осколки мечту, создавая новую. Понять, почему он так поступает. Почему, подарив сказку, он обливает меня кучей дерьма.
И я бы сказала «нет», мне правда нужно это сделать. Уйти и никогда не возвращаться, но его взгляд держит сильнее цепей, острее капкана, нежнее шелка.
Настолько противоречивое сочетание вызывает желание разрыдаться сильнее. А он, проклятый, дает мне новый пряник, в кровь исстегав кнутом.
– Нина, чем быстрее закончишь, тем быстрее вернешься к просмотру.
Быстрее. Легко сказать, если в первый раз я делала это пол часа. А второй… грудью. Тоже достаточно долго.
– Борис Александрович, – шепчу, даю себе последнюю попытку, но он сильнее сжимает волосы.
– Мне надоело. Открывай рот.
И член толкается ровно на половину, утыкается в нёбо, заполняет все влажное пространство. И таранит меня точно так же, как каток проходится по моей душе.
Она в плену. Она заточена в собственное желание быть с ним. Ведь один отказ, и я действительно отправлюсь домой, другого выхода у меня нет.
А с ним я… С ним унизительно сегодня, а завтра он делает хорошо. Так может быть я смогу что-то изменить?
Стать лучше для него.
Послушнее.
Тогда и пряник станет больше, а кнут превратится в ниточку.
Принимая это решение, я еще не понимала, насколько низко опускаюсь, насколько глубоко беру в рот олицетворение собственного унижения.
Но и выпустить изо рта орган не могу. Сосу, причмокивая, влажно, грязно, не отрывая заплаканных глаз от его лица.
Сурового. Непреступного. И только капля пота, стекающая по виску, и крепко сжатые челюсти выдают его внутреннее напряжение.
«Быстрее сделаю, быстрее вернусь к просмотру», – говорю я себе, но процесс вперед-назад настолько захватывает, гипнотизирует, а участившееся дыхание магната настолько завораживает, что желания менять темп, заканчивать исчезает.
Хочу только вбирать в себя до основания огромную плоть. И выпускать снова.
Может быть Распутин просто одинокий?
Ему просто нужен тот, кто будет его поддерживать. И эта фантазия о том, что я смогу сделать чудовище своим принцем. Добрым. Ласковым. Помогала мне не утонуть в собственном унижении. Легко представить, что он не заставил меня, а я сама проявила инициативу.
Сама соблазнила его. Сама сосу член, наслаждаясь этим процессом. И это дает свои плоды. Зерно возбуждения взрастает во мне, цветет, вьется, забирается в мозг и разливается соком между ног.
И я чувствую его запах, он идеально сочетается с острым ароматом мужчины. Моего мужчины. Того, кто выбрал меня. Того, кто сделал для меня так много.
И я насаживаюсь на член активнее, чувствуя, как он пульсирует, становится больше. И уже хочу выпустить, отдохнуть, помять его руками, чтобы отстрочить оргазм, как вдруг Распутин резко давит мне на голову, заставляет буквально коснуться носом паха, давиться.
Рычит мне в макушку и заливает горло обжигающей ртутью. И я руками толкаюсь в мощные бедра, но ему все равно на мой дискомфорт.
Он держит меня за голову и заставляет проглотить все.
А после отпускает. Гладит по голове. И меня трясет. Как только губ перестает касаться член, внутри поднимается новая волна отвращения к самой себе.
Почему я это позволяю? Почему я не кричу и не убегаю?
«Потому что хочешь этого», – шепчет мерзкий, внутренний голос, и я хочу кричать: «Нет! Нет! Нет!». Я не такая! Мне не должно нравиться унижение.
Я не должна возбуждаться только от демонстрации кнута. Я должна хотеть пряник. Но в голове четким образом возникает мысль, что только при грубом обращении мое тело наполнялось негой.
А между ног скапливалась порочная влага.
Мне нужно бежать.
Тут уже даже не от него. Ему плевать. От себя!
Если я продолжу в том же духе, то буду испытывать оргазм, даже если он выведет меня на поводке, как собачку на всеобщее обозрение.
Распутин даже дал мне досмотреть спектакль. Но радости и восхищения я больше не ощутила. Ничего. Пустота. Словно темная комната и я там на холодном металлическом стуле. Обнажена. Опозорена. Оплёвана.
И самое страшное. Я сама виновата.
Распутин тянет меня на выход, но тут я сопротивляюсь. Смешно… Надо было раньше.
– Я не пойду. Все поймут, чем мы здесь занимались, – бурчу я, отдергивая его руку, но тут же вскрикивая, когда он с силой сжимает мое плечо. Огромная рука и тонкая косточка. Как бы не сломал. – Ай!
– Ты выглядишь приемлемо, но даже если бы ты была голая… Я не потерплю истерик.
И внутри растет протест. И Распутин, понимая, что близка истерика, ловко мною манипулирует. Просто наклоняется и целует. Сволочь. И не грубо, нет, а словно мы влюбленная пара, а это
