— Ну, она никогда не опаздывает. Ее целый день нет.
Я кивнул, почувствовав легкий укол совести. Все-таки, я, похоже, вчера немного перегнул палку…
Урок начался и на двадцать минут класс погрузился в лихорадочное вспоминание выученных дома физических законов. Вера Михайловна держала их в таких ежовых рукавицах, что даже я почувствовал себя учеником, который с перепугу может вспомнить и то, чего не учил. Однако после опроса и самостоятельной ребята заметно расслабились, а особенно — когда к доске вызвали Рыбакову, единственную в классе отличницу. И тут я наконец заметил кое-что интересное.
Феськов нервно обернулся и проверил, не смотрю ли я на него. Затем, осторожно просунув руку в рюкзак, вытащил какую-то книжку. Ее глянцевые страницы практически не издавали звука при перелистывании, и он углубился в чтение и рассматривание картинок, больше не обращая внимания ни на кого в кабинете.
Я легко покатил ручку и она шлепнулась прямо между ним и Жженовым. Вадим мгновенно захлопнул книгу и обернулся — его лицо побледнело и красноватые веснушки стали еще заметнее. Я вытянул шею и взглянул на обложку. «Стрелковое оружие в ближнем бою». Ну да… Коля, заметив направление моего взгляда, нервно сглотнул и положил мою ручку обратно на парту. Феськов продолжал испуганно смотреть мне в глаза, вмиг запихнув книжку назад в рюкзак.
До звонка ничего интересного больше не произошло. Едва Вера Михайловна задала домашнее задание, Вадим сорвался с места и семимильными шагами устремился к выходу, случайно зацепив плечом Гуця.
— Слышь, ты!
— Отвали, не до тебя щас!
Гуць уже собирался с размаху заехать ему в ухо, как между ними материализовался я.
— Потом, пацаны, все потом, — я обернулся к Феськову. — Пойдем, нам нужно поговорить.
Через минуту мы уже сидели друг против друга в моем кабинете. Мне казалось, что бледно-голубые глаза Вадима стали совсем бесцветными, а количество веснушек на вытянутом худом лице увеличилось, минимум, вдвое.
— В общем, такое дело, Вадим… Сегодня звонили из милиции, следователь по делу Литвиненко…
Оттенок его кожи стал желтоватым от волнения, а зрачки резко расширились так, что радужки почти не было заметно, но он упорно делал вид, что ничего не чувствует — слегка улыбался и шмыгал носом.
— При повторной экспертизе нашли твои отпечатки пальцев.
Его глаза чуть не вылезли из орбит.
— Как?!
Хороший вопрос, Вадим, хороший. И ведь не «Где?»…
— Вот так. Давай будем думать, что с этим делать.
Он скрестил руки на груди и опустил голову.
— Я ничего не знаю.
— Ну, конечно. Но ты даже не удивился тому, что я сказал! Это твой обрез был?
— Не знаю.
— Ты его делал?!
— Да не знаю я ничего!
Я поднялся со своего места и наклонился прямо к его лицу.
— Не ври. Ты же понимаешь, что рано или поздно об этом все равно узнают.
— Слушайте, если я и смотрел на уроке книжку… это ничего не значит, — взвился Феськов. — Я ничего не знаю и ничего не делал!
— Как у Литвиненко оказался твой обрез?!
— Я не знаю!
— Так ты не отрицаешь, что он твой?!
— Я…
— Вадим! — Я сдавил его плечо. — Зачем ты дал его Лехе?!
— Я ничего не давал, его у меня украли!!!
В его глазах застыли слезы, вот-вот готовые устремиться по щекам, и я, глубоко вздохнув, отступил от него.
— Рассказывай.
Феськов в отчаянии всхлипнул и закрыл лицо руками, окончательно ссутулившись так, что его костлявые лопатки выступали под тонким свитером как сложенные за спиной крылья.
— Я не знаю, как он туда попал… Мы лазили в лесу, ну, стреляли там пару раз, а потом у нас рюкзак сперли.
— Когда это было?
— Да в середине сентября, кажись… — растеряно шмыгнул Феськов. — Так я вообще не знал, что у Литвиненко именно мой обрез нашли… потом уже догадался…
— Кто мог знать об обрезе кроме вас троих?
Вадим уныло скривился.
— Да полно народу… Мы как в «Контру» резались с пацанами с десятой шахты, я сказал, кажется, что они все лузеры, потому что ни разу не стреляли с нормального оружия… — он замолчал, я настороженно нахмурился.
— Что за пацаны с десятой шахты?
— Не знаю. Я их больше никогда не видел. Просто в клубе тусовали, в нашем. Обычные пацаны, может, с бурсы.
Я кивнул, уже понимая, что проводить глобальное опознание среди студентов ПТУ — практически нерешаемая задача. Тем временем Вадим продолжал свою исповедь.
— Мы сделали его еще в том году… Ну просто, в интернете нашли инструкцию…
Я устало вздохнул.
— Зачем?
— Да хрен его знает… Хотелось… Типа как в «Брате»… Я же не знал, что из-за этого… человек умрет… — он поднял на меня испуганный взгляд. — Кирилл Петрович! Это ж… это ж меня посадят теперь?!
Я шумно прочистил горло, готовясь поведать ему страшную правду.
— Ничего тебе не будет. Дело не возбуждали, никаких отпечатков, кроме Лехиных, на обрезе нет. Кстати, если у тебя их никогда не снимали, то их и идентифицировать невозможно пока. Так что расслабься.
Лицо Феськова мгновенно стало багровым от ярости.
— Так вы… вы… вы меня развели?! Как лоха?! — он молниеносно бросился ко мне. Если бы хуже знал этого застенчивого игромана, я бы предположил, что могу получить реальный удар в челюсть.
— Успокойся и сядь, — мой тон стал таким ледяным, что Вадим вдруг обмяк и действительно опустился назад в кресло. — У меня не было другого выхода, извини. Просто я… я спать спокойно не могу, не зная, как и почему он умер.
Феськов несколько раз удивленно моргнул под впечатлением от моего внезапного признания.
— Да-да, чего ты так смотришь?! Меня это постоянно мучает…
— Да вам-то что, Кирилл Петрович?..
— Вот и я так поначалу думал. Ладно, Вадим, просто за развод. Но ты бы точно ничего не рассказал мне сам, ведь правда?
Он тяжело вздохнул вместо ответа.
— Вы ж это… никому не расскажете?
Я покачал головой.
— Конечно, нет. Но если понадобится, ты должен будешь сделать это сам, идет?
Он угрюмо засопел, не решаясь согласиться.
— Я не могу обещать. Но если вам что-то нужно будет узнать, попросите — я постараюсь помочь. Вы нормальный мужик, Кирилл Петрович…
Я пожал его тонкую руку. В ту минуту мне было особенно жаль его. Как много хороших людей иногда оказывается отверженными. Может быть, именно поэтому когда-то он спутал реальность с игрой.
Кладбище в шахтерском городке — зрелище настолько унылое, что даже проходить мимо крайне неприятно. Конечно, в таких местах в любом случае не до веселья, но здесь — особый случай. Перекошенные кресты, полуразвалившиеся могилы, о которых никто давно не вспоминает, поросшие густой травой и заваленные кусками старого гранита дорожки, раскидистые темные деревья с путаными ветвями… Я буквально бежал в направлении могилы Литвиненко, пытаясь не задумываться о том, как все окружающее выглядит ночью.
