– Я не могу этого сказать. Сэр, я говорю правду. Я хотел бы, сэр, очень хотел. Вижу, что был не прав, я уеду прочь. Я бы никогда не причинил ей вреда, клянусь Небесами, – добавил Дэвид в порыве красноречия, – я молюсь, чтобы она была счастлива, сэр.
В наступившей тишине стук пальцев мистера Вольфсона по столу прозвучал как раскаты грома.
– Так ты желаешь ей счастья, – произнес он ровным голосом, и затем вдруг последовал яростный взрыв: – Ты, неблагодарный щепок! Ты уберешься прямо сейчас – с позором, без рекомендаций. Если ты снова появишься в пределах моих земель, я натравлю на тебя собак. Уильям, вышвырни отсюда этого негодяя. Сейчас же, слышишь меня?
Ада вскочила и бросилась к Дэвиду. А тот, забыв о благоразумии, боролся с Уильямом. Это была ужасная и жалкая сцена. Единственным, кого она совершенно не трогала, был Джулиан, молчаливый и бледный, он продолжал молча сидеть в углу.
Уильям наконец выдворил Дэвида из комнаты. Звук захлопнутой двери, похоже, сломил сопротивление Ады – она обмякла в моих руках, и мне пришлось опустить ее на пол. Мистер Вольфсон тяжело дышал, лицо его налилось кровью, стало багровым и безобразным, и я побоялась, что его хватит удар.
Тут открылась дверь, и вошел Фрэнсис. Запах алкоголя доносился аж за десять футов. Он оглядел нас с видимым удовольствием и покачал головой.
– Встретил только что гладиаторов у входа, – провозгласил он, – это не спортивно, отец. Уильям поборет двух таких, как Дэвид. И Ада в обмороке. Наверное, была та еще сцена. Жаль, что пропустил. Дайте ее мне, Харриет.
И впервые Джулиан опередил брата. Он нагнулся, поднял Аду и сказал спокойно:
– Ты опоздал, Фрэнсис.
Тот отошел, равнодушно пожав плечами.
Слез и истерики, которых я ждала, не последовало. Ада даже слишком тиха. И когда я пишу эти строчки, я знаю, что она лежит сейчас, глядя на полог кровати, и не видит его. Как бы мне хотелось, чтобы она никогда не встречала Дэвида.
* * *
На следующий день
Когда я проснулась на следующее утро, первая мысль была об Аде. Я подошла к ее двери. Но каково же было мое удивление, когда ручка не повернулась. Я поняла, что дверь заперта! Меня охватил страх. Из комнаты не доносилось ни звука.
Я постучала и услышала, как чей-то голос произнес мое имя. Это не был голос Ады, я узнала Агату, новую служанку.
– Мисс Харриет, – громко прошептала она.
– Пусти меня немедленно!
– Не могу, мисс. Не смею.
– Но почему?
– Приказ мистера Вольфсона, мисс.
Я ворвалась в библиотеку, даже не постучав. И как всегда, при виде опекуна мои жалобы замерли у меня на устах. Он выглядел печальным и озабоченным не меньше моего.
– Жаль, что тебе пришлось таким образом обнаружить истину, Харриет, – произнес он прежде, чем я успела заговорить.
Я села в кресло, на которое он указал – на свое обычное место рядом с ним, и его рука сразу дотянулась и накрыла мою дрожащую руку, лежавшую на коленях.
– С Адой все в полном порядке, – начал мистер Вольфсон. – Разумеется, она полна жалости к себе. Однако в таком состоянии, как сейчас, она способна на любую глупость. Разве ты будешь отрицать, что существует опасность, если ей предоставить полную свободу? Даже если она не осмелится на побег, то постарается поддерживать связь с этим парнем. Печальная романтическая любовная история найдет подкрепление в тайных записочках и секретных свиданиях. Ада должна прийти в себя. И сделает это быстрее, если будет изолирована от источника заразы. Она должна осознать, что заставляет страдать всех нас от своего упрямства.
Голос его был так ласков и проникновенен, что я чувствовала себя как несчастная маленькая сиротка. Мистер Вольфсон полностью и окончательно меня подчинил.
– Бедняжка Харриет, – тихо сказал он, – твое несчастье меня больше расстраивает, чем сама Ада, потому что чувство твое чисто и бескорыстно. Но это ненадолго, моя дорогая девочка. Она скоро сдастся. И как только даст мне слово, я сразу верну ключ от ее комнаты.
Я бежала от его сочувствия, как от гнева. Не знаю, что думали обо мне слуги, когда я поднималась по лестнице, словно слепая, ничего не видя сквозь пелену слез. Я провела у себя в комнате целый день, прислушиваясь. Он ведь не просил меня дать слово не разговаривать с Адой. Но я чувствовала себя связанной, потому что не спрашивала разрешения на это. Он прав, конечно. Он всегда прав.
* * *
15 октября
Ада все еще взаперти у себя в комнате. Никогда не думала, что она продержится так долго. Я вижу ее почти каждый день с улицы. Она подходит к окну и смотрит вниз, и я, несмотря на ледяной ветер, иногда хожу час и больше, чтобы только взглянуть на нее. Это стоит того – увидеть, как она помашет рукой или улыбнется. Агата уверяет, что Ада вполне здорова. Она ест, по крайней мере. Я сама готовлю подносы с едой и потом проверяю, как она ела.
Фрэнсис все еще здесь. Я его почти не вижу. Он избегает меня, как и я его.
Наша с Джулианом дружба, основанная на разделяемой грусти, растет. Он любит Аду, хотя никогда не говорит прямо, но его бледность, измученное лицо и беспокойное блуждание вокруг дома весьма убедительны. Он думает о ней, страдает даже больше, чем я, потому что его страдание усугубляется ее любовью к другому.
* * *
29 октября
Вчера я просила разрешения у мистера Вольфсона поговорить с Адой. Я была убеждена, что смогу уговорить ее. Он был добр, но тверд – он чувствовал, что она слабеет, но не здоровьем, нет. Постепенно сдается. И скоро все кончится. И что свидание со мной только укрепит ее сопротивление. Он выглядит больным и приобрел нервную привычку вертеть в пальцах различные предметы. Покидая его, я сказала упавшим голосом:
– Надеюсь, вы правы. Но так тяжело ждать.
– Ожидание – самая тяжелая вещь на свете, – согласился он.
31 октября
Я видимо, ошиблась в дате – не могло пройти всего два дня после моей последней записи в дневнике. Календарь лжет, потому что здесь уже не осень, а настоящая зима. Деревья стоят голые, ветви гнутся под сильным ветром, небо блекло-серое, кругом лежит снег, резко белея на фоне темных елей.
Я мерила шагами свою комнату уже несколько часов подряд. Я должна опять ждать, а ожидание – самая тяжелая вещь на свете. Я вернулась к дневнику в надежде, что он, как было ранее, успокоит меня и придаст сил. Хотя может показаться, что нет более абсурдного занятия сейчас, чем это. Надеюсь, что когда-нибудь эти записи станут важным доказательством, что те безумия, которые здесь совершались, были на самом деле. Вот именно – безумия. События настолько неслыханные, что мне самой трудно в них поверить.
