Портье, явно обрадованный тем, что посреди его однообразной работы случилось такое развлечение, прямо как в кино, заговорщицки ей подмигнул:
– Не все так элементарно. Звонка на этот номер человек может ждать где угодно. Если, конечно, обратится к нужному специалисту.
– Ясно. – Ирен кивнула и протянула ему десять долларов. – Вы очень любезны. И раз уж теперь у вас все как в Европе… напишите, – она подтолкнула к портье пустой конверт, – сумму, которая позволит мне попасть в вашу базу под другой фамилией.
– Как пожелаете. – Окончательно разулыбавшись, тот поднял авторучку…
Из номера Ирен позвонила Полине и велела сидеть тихо и ждать указаний.
– Ну ма-а-а, – затянула та. – Так со скуки можно сдохнуть.
– Полли, – оборвала ее Ирен. – Пожалуйста.
– Да ладно, мах. – Дочь всегда точно чувствовала, когда можно капризничать, а когда нужно и остановиться. – Я ж так. Все понятно. Да, мэм, есть, мэм, разрешите исполнять?
– Давай.
До самого последнего момента Ирен не верила, что история с таксофоном происходит на самом деле. И когда в трубке послышался искаженный не то помехами, не то волнением, почти неузнаваемый голос Керимова, она почувствовала, что в животе становится пусто и холодно – как перед экзаменом. Страшно.
– Значит, я угадал, – оборвал он ее вопросы. – Раз ты явилась в эту гостиницу, значит, решила взяться за собственное расследование. Не перебивай, у меня всего минута. Ничего не предпринимай. Возвращайтесь в Лондон. Скорее всего, там безопасно. Хотя бы там. Мне не звони, я сам тебя найду.
Ирен казалось, что вместе с короткими гудками из трубки сочится страх. Тот, что слышался в неожиданном «ты», в торопливой скороговорке старого адвоката – черный, душный животный ужас. Она словно наяву видела руку Керимова в момент разговора: судорожно сведенные мышцы, побелевшие суставы стиснувших трубку пальцев. Страх. Страх вибрировал в проводах, капал и дрожал на стекле журнального столика под ее ладонью, сжимал ее горло.
Он отпустил только тогда, когда самолет оторвался от взлетной полосы и Пулково начало стремительно проваливаться вниз, скрываясь за легкими, но низкими облаками. Полина, потянувшись к багажной полке, уронила Ирен на голову свой рюкзачок…
Отпустило, с изумлением поняла Ирен. Пока отпустило. От слова «отпуск». Ей дали отпуск от страха. И вообще от всего. Будто завели неведомый будильник на неизвестное время. Может, через час зазвонит, может, через неделю, а может, вообще в какой-то другой жизни. Не надо следить за новостями, надо жить не то что одним днем – одним часом. Здесь и сейчас. Найти другую квартиру. Семейный пансион? Пусть будет пансион, нет, мы не знаем, на сколько, спасибо, второй этаж нас вполне устраивает. Ездить с Полиной по конюшням, капризничать, выбирая лошадь и инструктора по верховой езде. Что-то писать, потому что кому-то в каком-то журнале срочно понадобилось заткнуть дыру в сдаваемом номере, – и, отправив материал (боже, о чем он был?), тут же забыть. Провести переговоры с издателем, которому вдруг приспичило заказать ей новую книгу (и приятно удивиться количеству нулей в авансовом чеке). Глядеть в окно на крохотную площадь, посреди которой торчит памятник какому-то прочно забытому герою. Кажется, Трафальгарской битвы.
В брусчатку вокруг идеального газона рядом с памятником глубоко вросла витыми ножками тяжелая чугунная скамья. Прямо не скамья, саркофаг фараона. Возле нее частенько стоял во время дежурства местный констебль. Сторридж, так называла его смешная старая дева – действительно старая – в шляпке с букетиком незабудок и очень пожилым терьером. Старушка жила в одном из окаймляющих площадь домов, и жила, должно быть, всю жизнь: выйдя на прогулку, она чопорно здоровалась с довольно пожилым, хотя и помладше ее самой констеблем:
– Сторридж! – Легкое качание незабудок обозначало приветственный кивок.
– Мисс Инси! – столь же чопорно отвечал констебль, обозначая такой же кивок.
Консервативный – от слова «консервы», думала Ирен, в неизвестно который раз наблюдая словно одно и то же событие. Консервативная Англия. Должно быть, Сторридж и мисс Инси разыгрывают одну и ту же сценку уже лет сто. Как законсервированные.
Терьера звали Даффи, и хотя он, безусловно, был таким же консервативно-чопорным англичанином, он все же оставался собакой. Проделав все то, что полагается делать на прогулке уважающей себя собаке, он поворачивался к хозяйке и коротко гавкал. Мисс Инси произносила неизменное «Даффи молодец, хороший мальчик», извлекала из древнего, под стать шляпке с незабудками, ридикюльчика бумажный пакет и с отстраненно снисходительной полуулыбкой убирала следы присутствия своего питомца. Частенько, правда, улыбка вместо снисходительной становилась растерянной – мисс Инси обнаруживала, что забыла пакет дома. Сторридж, до того словно бы безразлично наблюдавший за ситуацией, тут же извлекал требуемое из собственного кармана и, приосанившись, вручал его старушке. На лице констебля было явственно написано: спасение попавших в затруднительное положение леди – первейший долг британского полисмена.
Вот бы и меня кто-то спас, думала Ирен. А то будильничек-то тикает, хоть и не слыхать его.
Недели через две худенький юноша в форменной курточке и бейсболке – курьер – привез тощий пакет.
Внутри лежали несколько фотографий, довольно жутких, с полдюжины газетных заметок и ксерокопия свидетельства о смерти Воронцова Дениса Юрьевича…
Из Полининой комнаты доносились нечеловеческие вопли: дочь, приникнув к монитору, азартно рубилась с какой-то инопланетной нечистью. Ирен бросила тощенькую пачку прямо на клавиатуру ноутбука.
– Мах! С ума сошла?! – Полина было взвилась, но, едва взглянув на лицо матери, осеклась. – Что это? Кто это?
– Отец, – еле выдавила Ирен. – Когда… в прошлый раз… прилетали сюда… хотела… познакомить…
Больше она не могла выжать из себя ни слова.
Захлопнув ноутбук, Полина крепко обняла мать и принялась гладить ее по голове, как маленькую:
– Маха, не надо, не плачь! Ты же не виновата, что так все по-дурацки…
Школа (разумеется, частная и весьма недешевая) называлась Гринвей и располагалась в одном из лондонских предместий. Над кирпичной аркой ворот еще можно было разобрать год постройки – тысяча восемьсот шестьдесят девятый. Ого, сказал семилетний Егор. Ого, согласился доставивший сына в Лондон Денис. Школу мужчина выбирал сам. Не Хэрроу, конечно, но тоже очень достойное заведение, консервативное, как Биг Бен. Сайт школы обещал «гармоничный сплав лучших древних традиций и современных технологий образования». На стене главного холла – мрачноватого, лет на сто старше тех самых ворот, – висел, символизируя древность традиций, пучок розог. Впрочем, розгами в Гринвее не пользовались уже лет сорок – современные технологии побеждали.
