– Да если бы не страшилище, он бы всех забодал своей баронессой! Ты что, Борьку не знаешь? Он же вечно свистел про дядю-министра и тетю – оперную певицу. А тут настоящая графиня, шутка ли сказать!
– А кто еще был?
– Братья Данилины, Степа и Петруша. Богомазами заделались, представляешь? Расписывают церкви, идут нарасхват. С бородами вроде твоей, степенные, основательные. Сурьезные.
– Они и в училище такие были. Помнишь, Сема, они и раньше всегда держались вместе, даже на свидания ходили вдвоем. Как близнецы. Но Степа постарше… Или Петя?
Вася растроганно улыбался, слушая о бывших однокашниках. Он забыл, что есть мир, где живут нормальной жизнью его бывшие соученики и знакомые и многие другие, незнакомые ему люди, мир, где смеются, ходят друг к другу в гости, встречаются с женщинами и покупают им цветы. Для него всегда существовали только Люся и этот дом на краю света. Ни одной живой души рядом, только Люся, и некому сказать и рассказать, да и не хотелось, если честно. О чем рассказывать? Жаловаться? Просить помощи? Не умел Вася ни жаловаться, ни просить… У него было чувство, что остался он один как перст на всем белом свете, а тут вдруг Семка свалился как снег на голову!
– Степан старше на два года. И водку не пьют. Женаты, по трое детей у каждого. Я бы не удивился, если бы оказалось, что на сестрах.
– А ты, Сема, женат? Все хотел спросить…
– Был. Развелись. Американка, хороший человек, а жизни не было. Не можем мы ужиться с ними в силу разности потенциалов. Теперь дружим, ее новый муж, лойер, отличный мужик, ведет мои дела.
– И ты один?
– Почему один? Есть герлфренд, снимаем квартиру на Манхэттене. Все как у людей. Мы и тебя обженим, дай срок. Кстати, и девчонки были!
– Кто? – живо заинтересовался Вася.
– Твоя, с качелей, не пришла. Я узнал только одну, раскрашивает детские книжки в каком-то издательстве. Остальные не с нашего курса. Потом еще одна пришла, Изабо, помнишь?
– Изабо! Помню, конечно! Ее настоящее имя… подожди, сейчас!.. – Вася потер рукой лоб. – Нина? Лиза?
– Я думал, она действительно Изабо!
– Нет, у нее курсовая была, портрет какой-то испанской принцессы – в темно-красных тонах, бархат, кружева, жемчуг. Под Веласкеса. Старик был в восторге, он любил ее… Он-то и назвал ее Изабо. Принцесса Изабо. И говорили, у них роман. Неужели не помнишь?
Сэм энергично взмахнул рукой:
– Прекрасно я ее помню! Изабо! Что-то в ней было такое… готическое, еще тогда. Потрясающе интересная женщина, с чертовщинкой и тайной. Сидела молча, ушла раньше всех. Не похоже, что состоялась…
– А кто еще был?
– Шурик Самойленко. Он теперь ведущий дизайнер у главного архитектора города, все хорошо, говорит, семья, дети, работа творческая. Почти творческая, но, как подумаю, говорит, что жизнь запрограммирована, все известно наперед, так прямо… охреневаю! Бестолковости, наверное, не хватает, так и тянет сложить рюкзак и слинять куда-нибудь… в Непал, например, – пожить при монастыре. Какое, к черту, творчество, говорит, когда уже поддал. Творчество не любит сытых – сатур вентер нон стадет либентер[8], помнишь, профессор Комов все повторял? А мы разожрались!
Вася кивал, что помнит.
Был Виталя Щанский, известный авангардист и популярная в городе фигура. Помнишь его вечные альковные истории и скандалы? Такой же ходок, как и раньше, ни одной бабы не пропускает, живет уже с четвертой женой.
Колька Башкирцев пришел. Этот заделался придворным портретистом, малюет, как по секрету открыл мне Виталя, всякие гоголевские хари.
Был еще один, не помню имени, специалист по интерьерам, тощий такой.
Вообще ребята почти не изменились, разве что уверенности прибавилось и юношеский пушок облез, состоялись, но, знаешь, Василек, говорить нам было не о чем. Семья, работа, то-се. Ты же сам вспоминал наш бесконечный «кухонный» треп, какие планы строились, какие крики были, свобода, равенство, братство! Я думал, ну ладно, я уехал, я далеко, но вы-то все здесь! Кроме Борьки Басова, который тоже уехал, но этот кадр никогда погоды не делал. Почему не общаетесь? Куда все делось? Скучно живут, Василек. Деньгу зашибают. Спрашиваю, кто слышал о Васе Монастыревском? Где он? Адрес, говорю, очень нужен. Переглядываются – никто не слышал. Загомонили – Васька Монастырь, божий человек, где, куда пропал, кто-то вроде припомнил, что видел… сто лет назад. Виталя Щанский кричит, позор, в кого мы превратились! Суки позорные! Мать вашу! И рубашку на груди рвет…
– А я бы повидал ребят…
– Повидаешь. Ты меня не слушай, Василек, хорошо было. Все упились в хлам, стали целоваться, девочки визжали. Мы снова почувствовали себя щенками. Потом расстаться никак не могли, визитками менялись, обещали писать и звонить, ходили туда-сюда, провожали друг дружку. Даже песни орали какие-то глупые, студенческие. Ты знаешь… – Сэм запнулся.
– Что?
– Я тут подумал, может, галерею открыть? Проталкивать молодые таланты… Пошарить насчет спонсоров, на такое грех не дать. Мысли всякие, идеи так и скачут, как блохи, честное слово! И такой мне показалась моя жизнь там… как бы тебе сказать, далекой и несущественной, что ли! Невыразительной! – Он помолчал и сказал, махнув рукой: – Ну, да ладно, это я так… это отдельный разговор. Будет видно. Ностальгия, наверное. Или климат здешний действует, или твой овраг расслабляет!
– Конечно, овраг! – Вася рассмеялся. – Это произведение искусства, а не овраг… Мистика, а не овраг!
– Мистико-ностальгический овраг. Ты хоть внизу-то был? На дне?
– Не был. У него нет дна. Он – бездна. В тихий день слышно, как оттуда гуд идет. И берега дрожат.
– Как это нет? У всех оврагов есть дно! Поднимайся, сейчас проверим! – Сэм решительно направился к оврагу.
Вася поднялся, улыбаясь неуверенно. Он вдруг подумал, что ему и в голову не пришло бы лезть вниз, ему интереснее представлять, чем знать, что там, на дне, а Семке надо знать наверняка. Они все-таки разные… Семка и он, ящерица с перебитым хребтом…
– Василий, давай за мной! – кричал Сэм, исчезая внизу. Только голова оставалась в пределах видимости. Но вот и она исчезла.
– Иду! – закричал Вася, бросаясь следом. – Иду! Подожди!
Сэм, ускоряясь, летел вниз по крутому склону, кричал что-то, звал Васю, чертыхался, цепляясь за ветки. Вася кричал в ответ. Им отвечало проснувшееся овражное эхо, крики раздавались со всех сторон. Казалось, в овраге их не двое, а целая вопящая компания.
Вася несся вслед за Сэмом, чувствуя себя захваченным неким физическим полем, стремительно тащившим его вниз. В напрасной надежде хоть чуть-чуть затормозить полет, он, обдирая руки, хватался за кустарник, но овраг держал крепко и тащил, и не вырваться было.
