Ситуацию усугубляло то обстоятельство, что Эва росла слабым болезненным ребенком и умудрялась подцеплять все существующие болезни, от которых по странной иронии судьбы я уберегалась. От малейшей простуды у Эвы поднималась температура, и мать заступала на вахту около ее постели, даже если в этом и не было никакой необходимости. Эва лежала как принцесса, окруженная заботой и вниманием, тогда как я в это время была предоставлена самой себе.
Я была крепкой хорошисткой, Эва – троечницей, но в глазах родителей это не имело никакого значения. Главное – здоровье, говорила моя мать. И внешность, с улыбкой прибавляла она. А Эва с детских лет была признанной кокеткой, и ни у кого не возникало и тени сомнения, что эта девочка непременно вырастет красавицей.
К пятнадцати годам из угловатого подростка Эва превратилась в настоящую барышню с русо-пепельными волосами, большими голубыми глазами и томными манерами.
Я – была другой. Волосы я стригла на уровне плеч, тогда как у Эвы они струились ниже лопаток, фигура у меня была плотнее – я не страдала отсутствием аппетита, в отличие от сестры, а мои манеры, как часто говорила мать, оставляли желать лучшего. Все эти женские уловки были не для меня и не про меня. Я любила громко хохотать, острить, гонять на велосипеде, и про таких как я обычно говорили «свой парень».
Эва обещала стать записной красоткой и свое обещание сдержала. В пятнадцать лет разразился первый скандал. Ее застукали в лабораторной с молодым учителем химии. Они так самозабвенно целовались, позабыв обо всем, что не услышали железной поступи завуча, обходившей школу. Завуч, Вера Федоровна вызвала в школу мать и в тот же вечер та рыдала, причитая, что Эву оболгали, все завидуют ее девочке и поэтому распускают грязные сплетни.
Эву перевели в другую школу; теперь сестра была более осмотрительной и не крутила романы с учителями. Только с одноклассниками, другими ребятами из школы, их знакомыми и приятелями приятелей. Эва кокетничала со всеми напропалую, список ее жертв рос, но сама она головы не теряла до того самого момента, когда она выиграла областной конкурс «Самая умелая и красивая» и поехала по обмену в Париж и там без памяти влюбилась первый раз в жизни в некого Франсуа, молодого талантливого дизайнера, чей талант, по словам Эвы, еще никто по достоинству не оценил.
… Эва возникла сзади меня неожиданно.
– Александра! – негромко позвала она меня.
Я вздрогнула и обернулась.
– Я и не заметила, как ты подошла.
Она слабо улыбнулась.
– Испугалась?
Я пожала плечами и хмыкнула.
– До смерти.
Эва села в кресло и сцепила руки на животе.
– Курица скоро будет готова, – бодро отрапортовала я. – Подожди еще совсем немного. Чувствуешь, какой запах.
Но она молчала.
– Плохо себя чувствуешь? – я приподняла крышку сковородки и помешала лопаточкой курицу.
– Сейчас нормально. – Она отмахнулась от моего вопроса, как от назойливой мухи. – Слушай! – она запнулась, а потом продолжила: – В нашем роду никогда не было сумасшедших?
От неожиданности я чуть не выронила крышку из рук.
– М-мм. – Я облизала палец, который нечаянно обмакнулся в соус. – Нет. А почему ты об этом спрашиваешь?
– Просто так.
– Просто так ничего не бывает.
Эва тряхнула волосами.
– Ну… – протянула она обиженно. – Просто так уже спросить нельзя?
– Как хочешь, – я испытала раздражение на сестру. Если она собралась играть в молчанку – это ее дело. Как сказал мне Денис: «Не вздумай плясать около нее. Она того не заслуживает…»
– Курица уже готова?
– Почти. Пойду принесу тарелки.
Тарелки стояли в шкафу, который находился в маленьком коридорчике-аппендиксе. Мне не хотелось ставить перед Эвой тарелки, которые были на даче в повседневном обиходе – с отбитыми краями и с трещинами. Я собиралась поставить на стол остатки родительского сервиза – семейную реликвию.
Когда я вернулась с тарелками в руках, Эва стояла у окна и смотрела на куст сирени.
– Наша сирень, – прошептала она, кивая на куст. – Помнишь – мы его сажали, когда были маленькими?
– Помню, мы еще измазались в грязи наши фиолетовые плащики.
– Где они сейчас? – прошептала Эва.
Я посмотрела на нее с удивлением.
– Наверное, где-то на чердаке. Мама складывала туда нашу старую одежду стопками. Во всяком случае, я ничего не выкидывала.
Я поставила тарелки на стол.
– Садись ближе к столу. Сейчас будем есть.
– И сервиз этот я помню. Мы ели с этих тарелок по выходным.
– Хорошо, что ты ничего не забыла. Вот только позвонить или приехать тебе было недосуг… – И здесь я осеклась. Эва смотрела на меня глазами, полными слез.
– Прошу тебя. – Она прижала руки к груди. – Не надо. Умоляю!
– Не буду. – Я закусила губу. Черт! Сорвалась. Ведь проводила же я накануне ее приезда сама себе строгий инструктаж: не высказывать никаких претензий, разговаривать ровным спокойным тоном и делать вид, что не было этих шести лет разлуки. И вообще – ничего не было.
Если это только было возможно…
Как оказалось – нет.
– Прости, – выдавила я.
Эва сделала вид, что не слышит. Как я завидовала в свое время этой ее уникальной и необходимой для жизни способности пропускать ненужную информацию мимо ушей. Как я бесилась, что не была такой, как Эва – легкой, порхающей по жизни, быстро завязывающей знакомства и также быстро отсекающей их. Эва обладала талантом жить. А я – портить себе и окружающим настроение и нервы. Как говорила моя мать – стальной у тебя характер – Александра. Нужно быть гибче, уметь прощать, приспосабливаться к обстоятельствам.
Как же – приспособилась! Это было мне не дано, как слепцу – зрение. С последнего места работы меня с треском выгнали. Я пошла на конфликт с одним папашей – крутым челом, поставив его сыну двойку по истории. Все вокруг уговаривали меня не делать этого – завуч, (директриса лежала в больнице), коллеги, мамина сестра тетя Люся. Только Денис поддерживал меня.
– Нечего гнуться под этими холуями.
– Я не из-за этого. Я из принципа. Если его сын – болван, то пусть и получает по полной. Бабки здесь не причем.
– Принципиальная ты моя, – усмехнулся Денис.
– Ага! Только мне от этого не легче. Предвижу я, как пить дать, проблемы. И немаленькие.
– Думаешь, тот папаша подкараулит тебя и устроит темную?
– Кто знает, кто знает.
– Я его тогда так отметелю, – пригрозил Денис, приподнимаясь со стула. – Небо с горошинку покажется.
– Сиди, – успокоила я его. – Думаю, до этого дело не дойдет. Все-таки он – человек цивилизованный… Надеюсь, – прибавила я.
Папаша-бизнесмен, действительно, оказался человеком цивилизованным. Мне не устраивали темную и не подкидывали писем с угрозами. Меня просто уволили. Точнее, предложили написать заявление «по собственному желанию». Я, не долго думая, согласилась. Все равно родной коллектив с подачи вернувшейся из больницы директрисы затравит. У нее с тем папашей были тесные контакты – он давал на нужды школы какие-то деньги, и она была готова лизать ему задницу. Как оно и бывает в таких случаях.
