— Амалия! — в голосе леди Мальвины вновь послышался страх. — Имеет ли это какое-либо отношение к судебному процессу?
— Конечно, нет. Вы должны понять: с тем делом покончено раз и навсегда. Мисс Милдмей, не пора ли заниматься с Тайтусом?
Еще никогда Саре не давался так трудно смиренный ответ. С какой стати она должна подчиняться этой желтолицей, нахальной и в данный момент чрезвычайно взбудораженной женщине?
Пожалуй, не просто взбудораженной, а прямо-таки перепуганной.
Таинственное послание, к которому Блейн после короткого замешательства отнесся с привычной самоуверенностью, очень напугало его жену. У нее не будет ни минуты покоя, пока ее муж находится в Лондоне.
Как, впрочем, и у Сары, если уж на то пошло. Ее уже терзало любопытство. Каким-то образом было необходимо заполучить в свои руки это чрезвычайно интересное письмо.
Перебрав в уме различные способы, Сара решила по примеру Блейна действовать уверенно и нахально. Она войдет в кабинет, когда там будут прибирать, и заявит, что хозяин послал ее взять что-то из письменного стола.
Метод оказался достаточно эффективным, поскольку Бетси и еще одна служанка почти не обратили на нее внимания. Однако вся загвоздка была в том, что письма Сара не обнаружила. Вероятно, Блейн положил его себе в карман. Письмо, по всей видимости, не уступало по важности ее дневнику, который она всегда носила при себе в дамской сумочке, ни на секунду не выпуская из рук.
Очевидно, ей суждено пребывать в неведении. Невыносимая ситуация. Как бы поступил Амброс в таком случае? Уж он, конечно же, ни за что не упустил благоприятную возможность. Постарался бы во что бы то ни стало выяснить, с кем Блейн встречается и с какой целью.
Он последовал бы за Блейном в Лондон…
На следующий день Сара позвонила у служебного входа дома на Кенсингтон-стрит. Лицо было укутано толстым шерстяным шарфом. Здесь также требовалось достаточно убедительно рассказать историю об ужасной зубной боли, которая вынудила ее обратиться к лондонскому зубному врачу, лечившему ее раньше.
Открыв дверь, Люси тихо ахнула от изумления.
— Неужто это вы, мисс Милдмей?
— Да, Люси. Я приехала в Лондон к зубному врачу.
— О, мисс! У вас сильно болят зубы? — посмотрела с сочувствием Люси.
— Болели очень, но сейчас как будто лучше. После хорошего ночного отдыха я буду в полном порядке.
— Что же я держу вас на пороге, — проговорила Люси. — Проходите в дом. Здесь сейчас из прислуги только я и миссис Робинс. А какая была кутерьма, когда хозяин приехал вчера. Миссис Робинс была… вы знаете… — Люси хихикнула. — Но она великолепно справилась. Никогда бы не подумали, что она перед этим здорово хлебнула. По ее словам, потрясение привело ее в чувство.
Следуя за Люси в теплую кухню, Сара спросила:
— Хозяин дома?
— Да, он все кого-то ждал, но никто не пришел. И он сильно разозлился и все ворчал: зачем было мчаться в город ради какой-то сумасбродной затеи и тому подобное? Хотите чего-нибудь горячего, мисс Милдмей? Вы выглядите очень озябшей.
Сара замотала шарф, которым было повязано лицо. Предстояло также смыть легкий налет румян, с помощью которых она имитировала повышенную температуру. В усадьбе Маллоу все поверили — в этом она не сомневалась — в ее историю с ночной зубной болью и согласились с тем, что ей действительно необходимо немедленно отправиться в Лондон к своему дантисту. Они даже не возражали против се поездки в одиночку. Амалия не собиралась расставаться с одной из своих служанок ради какой-то гувернантки, и, кроме того, едва ли кто-либо стал бы в дороге досаждать женщине с острой зубной болью.
С неспокойной душой Сара расставалась с Тайтусом. Она никогда и в мыслях не держала полюбить ребенка своих врагов, но зависимость малыша от нее не могла остаться без последствий. Сара постепенно привязалась к нему всем сердцем, и ее радовали его растущая уверенность в себе и пробуждавшаяся детская веселая непосредственность. Правда, все это проявлялось пока лишь на поверхности, а глубоко внутри еще гнездились боязнь и сомнения.
— Вы уезжаете насовсем, мисс Милдмей?
— Тайтус, ты маленький глупышка' Конечно же нет! Вернусь завтра или послезавтра.
В его широко раскрытых глазах отражались суверенность и сомнение. Он не пытался ее обнять. Просто стоял в красной бархатной курточке, как маленький мудрый старичок, и смотрел недоверчивыми глазами.
— А кто станет учить меня буквам?
— До моего возвращения ты можешь отдохнуть. Элиза позаботится о тебе, а Соумс покатает тебя на пони.
— А что, если мышь…
Мальчик замолчал, не желая, видимо, обнаруживать свои тайные страхи.
— Какая мышь, Тайтус, дорогой?
— Та, которая скребет по ночам, — ответил он поспешно.
— Но ведь не каждую же ночь. Только когда ты зовешь меня.
— Она выходит из камина, очень большая. Мне думается, она хочет меня съесть.
— Тайтус! Ты специально это придумал, чтобы удержать меня здесь.
Мальчик упрямо затряс головой. Откуда ей знать, какие страхи одолевают его по ночам? Ведь он звал ее, только когда становилось невыносимо жутко.
Присев на корточки, Сара обняла ребенка.
— Я скажу Элизе, чтобы она спала с тобой в детской комнате и всегда оставляла на ночь горящую свечу. А теперь будь умницей. С тобой ничего не случится за две ночи, пока я лечу больной зуб.
— Он очень болит?
— Очень, иначе бы я не поехала к доктору.
Мальчик ласково коснулся ее лица.
— Обещайте вернуться.
Сара уезжала в слезах, но это в глазах окружающих явилось только лишним подтверждением зубной боли. Даже Амалия, которая, казалось, втайне сама испытывала сильные душевные муки, пожелала ей благополучного лечения.
А когда леди Мальвина сунула Саре в руку деньги на железнодорожный билет до Лондона, то это явилось последней каплей, переполнившей чашу ее страданий. Не испытывая реальной физической боли, Сара чувствовала себя низведенной до нравственного уровня пронырливого Соумса, который повез ее в Ярби к поезду.
— Не беспокойтесь, мисс Милдмей, — заверил он невыносимо вкрадчивым голосом. — Я буду следить за мальчонкой и за другими вещами.
Какие «другие вещи» он имел в виду? Не содержала ли эта реплика скрытой угрозы? Как бы там ни было, но развязная болтовня кучера помогла Саре обрести прежнюю решимость, и она уже больше не давала воли своим чувствам.
В лондонский дом она попала как раз вовремя, так как Блейн, очевидно, еще не завершил то дело, ради которого приехал в город. Сейчас он ожидал посетителя, безусловно, автора письма. От нее теперь требовалось только одно: держать глаза и уши открытыми.
