Льюис судорожно сжимал и разжимал кулаки. Повернувшись спиной к Дэвону, он прошипел ей в лицо:
– Лили Трихарн, вы обесчестили мой дом и покрыли мою семью позором. Покиньте этот дом, отныне вы для нас мертвы. Но знайте: гнев Божий обрушится на вас и покарает. Его суд скор и справедлив. Вон, шлюха! Грязная, блудливая сука…
В глубине души она не верила, что он ее ударит, хотя он потрясал кулаками у самого ее лица, и все же перевела дух с облегчением, когда Дэвон схватил его за воротник и оттащил назад, прервав гневную тираду.
– Погоди, свояк, а разве для меня у тебя не найдется слов обличения? Не очень-то это справедливо с твоей стороны, старина Льюис! Девице как-никак нужен напарник, чтобы быть грязной, блуддивой сукой… А может, папаша позабыл тебе про это растолковать?
– Негодяй! Дьявольское отродье! Убирайтесь из моего дома оба! Эй, что вы делаете? Стойте! Прекратите, я вам говорю…
Толкая в грудь, Дэвон заставил Льюиса задом отступить к дверям.
– Уходи, Льюис, – сказал он тихо. – Через две минуты я уйду. Но пойми, дружище, сперва мне надо переговорить с Лили.
– Нет, вы…
– Две минуты, – и, сопроводив свои слова энергичным толчком, Дэвон закрыл дверь у него перед носом.
Лили взглянула на крошечный диванчик-визави – единственное место для того, чтобы присесть, оставленное в гостиной, видимо, для кого-то из пожилых гостей. Но он стоял у окна на другом конце комнаты, куда ей было не добраться, не рискуя упасть по дороге, поэтому она отошла назад и прислонилась спиной к стене, обшитой дубовой панелью в человеческий рост. С видом победителя Дэвон не спеша двинулся к ней, засунув руки в карманы. Она знала, что этот легкомысленно-веселый вид является лишь маской, на самом деле в его поступках никогда не было ничего легкомысленного. Он остановился перед нею и оперся рукой о стену. Лили ощутила исходящую от него угрозу, но не испугалась. Ей больше нечего было бояться.
– Извини, что так вышло со свадьбой, – бросил он, улыбаясь с фальшивым участием. – Но насчет Льюиса я был не прав: он законченный болван, и слава Богу, что ты от него избавилась. Так что ты теперь будешь делать, а?
Лили промолчала.
– Я полагаю, так или иначе, ты выкарабкаешься. Гадюки живучи.
Не гордость, а оцепенение удержало ее от слез. Смотреть на него было мучением, но она хотела знать ответ. Проглотив ком в горле, Лили сумела произнести единственное слово:
– Зачем?
Постепенно выражение его лица изменилось. Коварная ухмылка сменилась лютой ненавистью, под которой угадывалось глубоко затаенное горе.
– Клей, – ответил он глухо. – Ему не лучше. Лили. Наверное, сейчас он уже мертв. Я сидел возле него целый месяц, но он так и не очнулся. Доктора говорят, что он безнадежен. – Дэвон что-то вытащил из кармана и протянул ей. – И это ты его убила.
Лили развернула истертый листок. Колени у нее подогнулись, она с трудом удержалась на ногах, опершись о стену всем телом, и бессильно уронила руки. Глаза закрылись сами собой, гул в ушах превратился в оглушительный рев. “Лили стреляла”. Кровь отхлынула от ее лица, она выглядела так, словно уже была мертва. Но дурнота прошла. Лили не упала в обморок – даже в этой милости ей было отказано. Придя в себя, она сложила руки на животе, словно хотела защитить свое дитя, и облизнула пересохшие губы.
– Почему же ты просто не убил меня? – прошептала она.
Дэвон наклонился ближе к ней, и Лили поняла, что он не расслышал. Боль в горле мешала ей говорить, но она повторила свои слова.
– Я хотел. Все еще хочу. Но так даже лучше. Лили больше не могла на него смотреть и догадалась, что он уходит, лишь услыхав его шаги, заглушенные ковром. Секунду спустя дверь открылась с легким щелчком, а потом она поняла, что осталась одна. Медленно, плавно, Лили соскользнула на пол.
Она обхватила колени руками и стала покачиваться, борясь с тошнотой, которую вызывал у нее приторный и неотвязный запах цветов. В доме царила зловещая тишина. Прижавшись щекой к колену, Лили слышала, как стучит кровь у нее в ушах, как она пульсирует в запястьях. Внутри ее еще одно маленькое сердечко билось, как испуганная птичка, внутри ее была другая жизнь, хрупкая, беспомощная, невинная. Отныне ее долг, ее последний и единственный долг – спасти ребенка. Поэтому Лили отринула мысли о самоубийстве. И только поэтому, дав себе лишь несколько кратких минут отдыха, она поднялась на ноги и в тихом, лишенном каких-либо мыслей полузабытьи, осторожно ступая, вышла из гостиной.
В доме было так тихо, что он казался покинутым, но Лили знала, что это не так. Она остановилась у подножия лестницы и заглянула в темный пролет. Вчера вечером на этом самом месте Льюис сделал ей выговор за то, что она слишком развязно ведет себя с мужчинами. В горле у нее поднялся истерический смех, и ей пришлось зажать рот рукой, чтобы удержать его. Чего от нее теперь ждут: чтобы она просто ушла, не сказав ни слова? Лили крикнула: “Прощайте!” – в гулкую пустоту, поражаясь тому, как сильно и звонко прозвучал ее голос, пересекла холл и вышла через парадную дверь.
Ветер швырнул ей в лицо песок, смешанный с золой, как только она переступила порог. Ее взгляд тотчас же упал на скомканный тряпичный сверток, лежавший у подножия невысокого крыльца. Подойдя ближе, она узнала свое старое платье, то самое, что было на ней три недели назад, в день приезда. Лили наклонилась и подняла сверток с платьем, сразу нащупав внутри свои старые грубые башмаки. Прижимая сверток к груди, она оглянулась на фасад дома. Черные пятна окон казались пустыми глазницами, но их вид не обманул Лили: она чувствовала, как ее пожирают чьи-то жадные любопытные взгляды. Она равнодушно отвернулась и побрела по дорожке, спотыкаясь на комьях засохшей грязи в своих нарядных свадебных туфельках на высоких каблучках. Первые тяжелые капли дождя упали на дорогу. Сама того не зная, Лили шла прямо к Дартмурским торфяным болотам.
В болотах есть нечто скрыто враждебное. Они кажутся необитаемыми, они вообще не похожи на землю. Бурые торфяники, укрытые мхами и папоротниками, расстилаются сколько хватает глаз, лишь изредка чередуясь с выходящими на поверхность голыми гранитными глыбами. На бездревесных, покрытых кустарниками пространствах болот во множестве водятся гадюки, но птицы почти не вьют здесь своих гнезд. Угрюмая неподвижность наводит тоску, горизонт безрадостен даже в самый солнечный день. Однако чаще всего торфяные болота укрыты туманом. Завидев его, путник невольно испытывает желание повернуть назад, выбраться туда, где воздух чист. Если в Дартмурские болота забредает лошадь, ее находят стоящей неподвижно и трясущейся от страха.
