– А так. Есть люди, которые весь этот хлам коллекцио-нируют. И деньги за него платят немалые. Малыш, мы с тобой обнаружили сейчас настоящее золотое дно! Если подойти к раскопкам с умом.
– Да кому нужна куча старья?
– Анечка, солнышко, ты лучше всех на свете, но ты не понимаешь. А потому поверь мне на слово: мы заработаем большие деньги. Доверься мне.
– Да как скажешь, я за любое приключение, кроме голодовки.
Хм, если у меня будут деньги, я куплю маме пальто, папе классный спиннинг и себе кое-что. Но то, о чем говорит сейчас Игорь, невероятно. Если это правда… Но он, скорее всего, не так просто болтает. Зачем бы ему выдумывать? На свете хватает чудаков.
– Все, пошли домой. Отчистим наши трофеи, поглядим, что в портсигаре.
– Ань, помой лопатку. Не хочу все в рюкзаке вымазать в грязи.
– Нашел рабыню Изауру!
– Пожалуйста.
– Так – другое дело. А то принялся командовать.
– Я что-то устал…
Игорь сидит на подстилке из хвои, привалившись спиной к розоватому стволу сосны. Он бледен, на лбу выступила испарина, и вообще выглядит нездоровым. Блин, и надо было нам трогать тот скелет! Пусть бы лежал…
– Идем отсюда. Я понесу рюкзак. У тебя вид совсем больной.
– Нет, я в порядке, только устал немного.
– Давай тогда посидим еще, торопиться некуда. Только отойдем подальше, где сухо.
Мы поднимаемся и шагаем через лес. Где-то в вершинах сосен порхают птицы, закатное солнце золотит стволы и ветки, гудят комары. Мне-то что, меня они не кусают, а Игоря грызут.
– И почему тебя комары не кусают? – удивляется он.
– Боятся отравиться.
Мой друг фыркает. Ему уже лучше, бледность сошла с его лица, и темные тени из-под глаз исчезли.
– Слышишь? Кто-то едет, подвода скрипит.
Игорь ускоряет шаг, и я его понимаю. Подвода тут может быть только у одного человека – нашего соседа деда Янека. А это значит, что нам не придется чесать пешком, он нас обязательно подвезет.
Наш дед Янек очень добрый. Его светло-голубые глаза смотрят на мир доверчиво и приветливо. Бабушка говорит, что и всегда был таким. Они росли вместе, бабуля была дружкой на их с Дорой свадьбе, а боярином был мой дед Алексей, фронтовой товарищ деда Янека, высокий крепкий степняк из-под Херсона, вместе с другом пришедший с войны. Так и остался он в Телехове, влюбившись в голубые глаза да в светлые косы моей бабушки. И через месяц уже Янек с Дорой были свидетелями на их свадьбе. А потом стали кумовьями, крестив родившихся детей. Много лет живут бок о бок по соседству, и я хочу, чтобы так оставалось всегда.
– А, соседи дорогие! – Дед Янек с доброй усмешкой рассматривает нас. – Где вас болотные черти носили?
– Гуляли.
– Ага, ага… Так прыгайте на сено, чего зря стоять-то.
Два раза нас просить не надо – мы живо забираемся в кучу ароматной сухой травы на телеге, и дед Янек трогается с места. В оглоблях мерно колышется красноватый круп Соловья – крупного молодого жеребца. Дед Янек бросает мне на колени свою котомку, из которой призывно пахнет едой.
– Поешьте маленько, а то у вас уже и щеки ввалились.
Я мигом развязываю завязки. Красотища! Несколько кусочков розового сала на ломтях черного хлеба, малосольные огурчики, кусок пирога с вишнями и банка с грушевым компотом.
– Дедушка, а вы?
– А мне, голуби мои, не естся так, как вам. Старый стал, вишь, какая история… И так быстро-быстро все прошло – не успел пожить, а конец вот он. Вчера только воевал, женился, а уже, гляди-ка, – дед. И солнце светит не так, и естся не так. Кусок сала проглотил с хлебом, огурцом закусил – и на весь день достаточно. Вот дома бабка драников нажарит – и поужинаю. Вы ешьте, ешьте, а то бабка меня заругает, что обед назад домой привез.
Дед посмеивается, и мы молча уплетаем бутерброды с салом, хрустим огурцами, признательно поглядывая на деда Янека. Тот посмеивается в усы да жмурится от солнца, пробивающегося сквозь ветки. У него с бабой Дорой четверо детей – трое сыновей и дочь, тетка Мария, все они живут в Телехове, а уж внуков не то двенадцать, не то больше, но я знаю только троих, остальные либо старше меня, либо младше. Ребята очень похожи между собой – одинаково круглолицые и голубоглазые. Семитская кровь бабы Доры немного затемнила их кожу, но светлые волосы и приветливые голубые глаза у них всех, словно родные они между собой, а не двоюродные.
– И что вы делали на Тисве?
– Да так…
– Ишь ты – так! Ничего вы там хорошего не найдете. Еще, не дай бог, на гранату или снаряд напоретесь и подорветесь. То-то горя будет! После войны много детворы на старой взрывчатке смерть свою нашли… Не ходите туда.
– А и не пойдем больше. Болото, грязь…
– Так бы сразу, Аннушка. И парня не подбивай.
В Телехове отчего-то уверены, что я такая сорвиголова, какой свет не видывал. Никому и в голову не приходит, что мы с Игорем друг друга стоим в этом вопросе. Вот и дед Янек туда же… Впрочем, мне не привыкать.
– А я все думал, где вы бродите? Хотел пригласить вас на Росань, сено у меня там сушится, вы бы в речке покупались. Завтра снова поеду, если хотите – возьму с собой. А сейчас не попадитесь бабкам на глаза, крику будет – до завтра не переслушаете. Что значит – болото. А ведь когда-то деревня была, вишь, какая история…
– Спасибо, дедушка, мы побежим.
Мы с Игорем проскальзываем во двор, отодвинув доску в заборе, и тихонько пробираемся в дом. Бабушки сидят в саду и вынимают косточки из вишен – собираются варить варенье. Я люблю пенку от вишневого варенья, розовую, ароматную… Да только если бабушка увидит меня сейчас, будет мне не пенка, а березовая каша.
Я быстро сбрасываю грязное платье и надеваю чистый халат. Из глубины зеркала на меня смотрит растрепанная девчонка с добела выгоревшими косами. Я распускаю волосы, тщательно расчесываю и заплетаю косы заново. Сейчас брошу грязное платье в стиральную машинку, вымоюсь под краном – и концы в воду.
– Чего ты там возишься?
Игорь уже переоделся и шипит из-за двери.
– Я причесываюсь. А то похожа на пугало.
– Это твое обычное состояние, и что? Давай скорей!
Видали такое? Доведет меня, устрою ему какую-нибудь пакость. Я умею, фантазии мне не занимать.
Мы бежим к крану, что в огороде. На фоне ароматов травы пакет с нашими находками воняет смертью и болотом, и мне становится страшно. Там, на болоте, я этого не замечала, потому что запах был везде. А здесь, среди цветов, среди лета и жизни, запах смерти некстати настолько, что невозможно стерпеть. Но очень любопытно, что же там, в портсигаре.
