Ах, Жюли, если б у Алексея и Мирославы все обстояло именно так! Мне не нужны никакие формальности, мне не нужно венчание, мне нужна лишь его любовь!
Но, к сожалению, Мирослава никогда добровольно не отпустит его.
Она все еще любит его, причем, как я узнала от всевидящей, всеслышащей и всезнающей Наташи, горячо и пылко, как 20 лет назад! Я писала тебе, что графиня Мирослава очень много молится? Так вот, она соблюдает все посты и часто уезжает на богомолье в ** женский монастырь, которому покровительствует.
А знаешь ли ты, о чем она молит Господа? О ребенке. Она просит, чтобы ей, как Сарре или Рахили, невзирая на приближающуюся старость, Бог даровал эту милость.
Кроме того, она, по словам Наташи, безупречно верная супруга. Графу не в чем упрекнуть ее.
Она ведь не виновата, что он не любит ее. А возможно, и никогда не любил…
И при всем при том – я не могу жалеть ее. Знаешь, Жюли, теперь, по прошествии времени, я начала замечать, что тоскую по вечерам и не могу заснуть. Стоит мне закрыть глаза, как я вижу графа, идущего из своего кабинета; он перед сном обязательно заходит в детскую, посмотреть на безмятежно спящих Ваню и Митю, заменивших ему собственных сыновей, которые могли бы быть, но которых нет, потому что жена его бесплодна… А после он идет или в свои комнаты, или – не слишком часто, но все же такое случается – в спальню жены.
В мою же комнату он не заглядывает никогда. Даже не замедляет шагов, когда идет мимо.
Я очень хорошо изучила его шаги по коридору мимо моей двери, Жюли. Я приоткрываю дверь, немного, разумеется, совсем незаметно, и слушаю. И иногда, стоя по ту сторону, приоткрываю ее шире и смотрю ему вслед.
* * *
Сегодня произошли события, о которых я, может, и не стала бы писать, если б не связала их с последующими. Сегодня плавное, равномерное и уже привычное для меня течение нашей жизни кончилось.
Произошло это так.
Граф уехал в Петрозаводск по делам, связанным с дворянским собранием Олонецкой губернии. Кажется, близились выборы, и ему собирались предложить пост предводителя. Я слыхала, как об этом говорили гости; в последнее время их собиралось за нашим обеденным столом что-то уж очень много.
Сам граф отмалчивался или, на правах хозяина дома, переводил разговор на другие темы. Мне, моему обостренному любовью чутью, показалось, что это избрание совершенно не входит в его намерения, но что он, как человек предельно деликатный и истинный дипломат, не хочет или не может ответить дворянам прямым отказом.
Графини также не было дома – уехала на богомолье в свой монастырь.
Я к тому времени уже изучила все юридические документы по интересующему меня вопросу и собиралась, воспользовавшись отсутствием графа, незаметно вернуть книги на место.
Держа в руках тяжелый том, я подошла к своей двери и чуть не была сбита с ног ворвавшейся без стука Наташей.
– Барышня, идите скорее! У Мити жар! Он бредит!
Когда мы прибежали в детскую, там уже находился доктор Немов. У Мити на лбу лежало влажное полотенце, и он уже не бредил, но жалобно хныкал и поводил по сторонам расширенными, блестящими от жара глазками. Доктор Немов, сидя на краю Митиной кроватки, ощупывал его шею.
– Больно! – ныл Митя. – И пальцы у вас холодные!
Наташа всплеснула руками. Доктор, не обращая на нее внимания, вытащил из кармана плоскую палочку и, воспользовавшись очередным Митиным воплем, ловко всунул ему в рот.
– Ну, все, все, – вытащив палочку, он легонько потрепал Митю по пухлой, красной от жара щеке. – Ничего страшного. В другой раз не будешь есть снег!
– Когда это… – начала было я, но Наташа, нагнувшись ко мне, прошептала:
– А давеча, когда вы с графом разговаривали во дворе, Митя спрятался от вас за фонтаном и ел! Лопал! Горстями! Я сама в окно видела!
– А вы, Анна Владимировна, получше присматривайте за этим озорником, – смягчая несколько свой резкий и хриплый голос, произнес доктор.
– А я вот не ел снега! – крикнул сидевший в углу с игрушками Ваня.
– Молодец, – рассеянно кивнул доктор. – Вот что, Анна Владимировна, надо бы детей разделить. Ангина может быть заразной.
– Конечно, – поспешно согласилась я. – Мы перенесем Митю ко мне, и я сама буду за ним ухаживать.
Доктор испытующе посмотрел на меня. Потом вытащил из саквояжа склянку с какой-то остро и неприятно пахнувшей коричневой жидкостью, вату и металлическую спицу. Вату он намотал на кончик спицы, обмакнул в жидкость и протянул мне:
– Прошу. Надо хорошенько смазать миндалины.
Митя забился в кроватке и заверещал.
– У тебя не очень-то болит горло, раз ты так орешь, – заметил доктор. – А раз не очень болит горло, то Анна Владимировна сейчас займется с тобой арифметикой.
Митя немедленно замолчал. Больше того, опасливо глядя на спицу в моих руках, зажал рот обеими ручонками и вжался в висевший на стене олений коврик.
– И совсем не больно, – сказала я. – Смотри!
Действуя по наитию, я засунула спицу себе в рот, глубоко, чтобы Митя мог убедиться, что все по-честному. Жидкость на вкус была отнюдь не вишневый сироп, однако я улыбнулась Мите и сказала:
– Видишь, совсем не страшно. Зато ты быстро поправишься, и тогда я попрошу для тебя на кухне целую тарелку засахаренных вишен.
Митя принялся размышлять. Доктор поменял вату и снова протянул мне спицу.
– Трусишка, – презрительно бросил подошедший Ваня. – Лучше отдайте вишни мне – и можете мазать горло сколько хотите!
Митя отчаянно замотал головой. Потом закрыл глаза и широко открыл рот. Я тут же воспользовалась этим.
Ах, Жюли, не скажу, что этот первый в моей жизни медицинский опыт дался мне легко!
Но, кажется, я справилась, потому что доктор одобрительно кивнул и сказал:
– Ну, вот и славно. Будете так делать четыре раза в день. Да, еще полоскания. И вот эти примочки на лоб. И обильное теплое питье.
* * *
Кроватка Мити была перенесена в мою комнату. Температура у него немного спала, и он заснул.
Я устроилась рядом с его изголовьем, взяв рукоделие. Вообще-то, как ты помнишь, я не очень люблю вязать, шить или вышивать, но теперь мне это было необходимо, чтобы привести в порядок мысли.
Я, конечно, искренне привязалась к детям и была готова ухаживать за Митей столько, сколько понадобится. Но не это занимало мои мысли. Доктор Немов сказал, что болезнь не опасна и при надлежащем уходе мальчик через три-четыре дня встанет на ноги. Так что об этом я не беспокоилась.
Я думала о том, что граф, к которому в город послали нарочного, конечно же, захочет сразу увидеть больного. А поскольку мальчик находится в моей комнате…
Если ты спросишь меня, чего я ждала от этого посещения и на что надеялась, я не смогу тебе ответить. Я просто хотела его увидеть и хоть немного побыть с ним наедине… относительно наедине.
