Про звонки я соврала, благо у Милки еще не было тогда телефона с определителем.
— Позавчера я по магазинам шлялась… Ты во сколько звонила?
— Не помню…
— Вчера, — честно пыталась припомнить Милка, — а-а-а, вчера я пыталась деньжат перехватить в одном месте… А на сегодня, кстати сказать, сговорилась на вечер с одним классным мужиком! Так что если ты намекаешь на гости — пардон…
Она шутливо развела руками, а я приготовилась, внутренне затосковав, выслушивать традиционно длинный монолог подружки об очередном «классном мужике». Однако Милка, как я тогда решила, проявила редкий для нее такт, сообразив, что вряд ли я с удовольствием стану выслушивать подробности ее новой блестящей победы на фоне своего огорчения.
— Ладно, солнышко, — посмотрела на меня Людмила с немного ироничным снисхождением. — Вижу, тебе по-прежнему не до меня… И все-таки скажу еще раз: не будь дурой! Мужей, в отличие от любовников, надо беречь! Заметь — для себя же самой!..
На том мы с ней и расстались. У Милки, по ее словам, было еще полно неоприходованного засыла, а я, нехотя распрощавшись с подружкой, потащилась домой в полном одиночестве, не предполагая, что главное испытание поджидает меня впереди, что впервые за краткие месяцы счастья мне сегодня предстоит ожидать своего возлюбленного супруга до второго часа ночи… Господи, каких только глупостей я тогда не наделала, включая метания по квартире в полной уверенности, что с Григом что-то случилось, звонки в бюро несчастных случаев и Центральное ГАИ… Наконец — финал: пощечина, встретившая бледного мужа на пороге его собственной квартиры…
Вот тогда-то мне и пришлось ознакомиться на практике с теми самыми приступами Григовой ярости, о которых до тех пор я знала исключительно понаслышке… Вспоминать об этом мне тоже не хочется. В свое оправдание могу сказать только одно: это была единственная сцена, устроенная мной мужу за все время нашего супружества. Никаких сцен, вообще никаких скандалов в нашем доме ни до, ни после больше не было.
Кажется, только через пару дней Григ наконец счел необходимым объяснить мне свой «загул», чем устыдил окончательно и бесповоротно. Потому что Милка оказалась в очередной раз права: мой супруг всего-навсего, по его словам, посидел от души в ресторане со своим бывшим одноклассником, с которым не виделся больше двадцати лет… Вряд ли было с его стороны уместно являться на такую встречу в обществе жены! А сразу не удосужился сказать из-за спешки, из-за того, что в кабинете в этот момент толклись сотрудники, из-за… Словом, поскольку у меня не было никаких оснований не верить мужу, я действительно устыдилась. То, что он не стал объясняться со мной при посторонних, еще раз подтвердило правоту Милки: ни одному мужику, а моему особенно, не понравится, если его сочтут подотчетным жене за каждый шаг.
Именно этим я и попыталась утешиться в следующий раз, когда муж вновь спустя пару недель отправил меня домой одну, — правда, снизойдя, причем как раз при посторонних, до предупреждения, что будет поздно…
Моя попытка самоутешения не удалась, но к Милке я не пошла. Так уж вышло, что ноги, очевидно менее других частей организма страдавшие идеализмом, сами понесли меня к проклятому «наблюдательному окну». И, как вульгарная ревнивая баба, я затаилась на своем посту и просидела на подоконнике, навсегда запомнив эту самую вырезанную кем-то букву «Г», не менее часа… И дождалась. Дождалась возможности собственными глазами увидеть, как простенько и безвкусно меня предали сразу двое близких мне людей…
Она объявилась перед светофором первая и, воровато оглядевшись, приняла одну из своих самых соблазнительных поз… Знакомый «опель», который я считала уже просто родным, подполз к Милке буквально через минуту… Мой муж счел необходимым выскочить ради своей любовницы из-за руля и лично вручить ей полыхавший багровым букет роз, прежде чем нежно поцеловать, затем распахнул перед Людмилой дверцу своей машины. Нашей машины. Уже — не нашей…
Вероятно, если не вникать в детали, и мои собственные действия и поступки после сделанного открытия выглядели тоже пошло. Но тут уж ничего не поделаешь: мне почему-то было смертельно, невыносимо стыдно встречаться сегодня ночью с Григом после его любовного свидания с Милкой… Меня повергала в ужас сама мысль о том, что они могут узнать — мне известна правда об их постыдном предательстве, об этом почти кровосмешении, об их любви… Что, кроме подлинной любви, может толкнуть на такое? Тогда, почти три года назад, я была еще тверда в этом убеждении, как закаленная сталь…
До нашего с Григом дома я добралась на попутке и, попросив водителя подождать, на глазах ошарашенной Анны Ивановны побросала самые необходимые вещи в свою старенькую дорожную сумку, привезенную еще из провинции. Текст записки я придумала по дороге и помню его до сих пор. Я просила своего мужа никогда в жизни не пытаться меня вернуть или расспросить, почему я приняла решение уйти от него. И раз и навсегда запомнить: наш дальнейший брак невозможен. К. записке я прилагала то самое, давно обещанное заявление, только не на расчет, а на отпуск. Можно — за свой счет… Не думаю, что неосознанно я на что-то надеялась. Но и праздновать труса, окончательно покидая поле боя, не собиралась.
На мое счастье, тетушка оказалась дома, хотя явилась я без предупреждения. Бросившись в ее объятия прямо с порога, я наконец-то сумела разрыдаться. И до сих пор не знаю: то ли мне померещились ночной телефонный звонок и долгий тетушкин разговор с кем-то, то ли они и в самом деле были — пробились к моему сознанию сквозь ударную дозу снотворного, вкачанного в меня теткой.
До моего разговора с Корнетом всей правды о нашем с Григом разводе не знала ни одна душа. Даже Лилии Серафимовне я рассказала ровно половину, не признавшись, что свидание у Грига было с Милкой, и заставила тетушку дать страшную клятву, что она никогда никому, и ему в первую очередь, не скажет о причинах моего ухода ни слова.
— Вот, пожалуй, и все, — сказала я, не глядя на Оболенского, так и не подняв ни разу головы за все время своего сумбурного повествования.
— То есть как — все? — хмыкнул Корнет. — Ты хочешь сказать, что Гриша последовал твоему «совету» и даже не пытался выяснить, отчего тебя вдруг так «сбросило»?!
— Послушай, я же сказала — это все. По сути… Он звонил дважды, оба раза я не подошла к телефону. Через неделю наш редакционный водитель завез мои вещи…
— Что же Мила? С ней ты тоже не общалась?
Я отрицательно помотала головой.
— Я сразу же на пару недель смоталась к маме, в итоге удалось взять себя в руки к моменту, когда отпуск кончился… Я сумела тогда объявиться перед Милкой довольно спокойно, почти как ни в чем не бывало… Она меня, конечно, пытала как могла! И даже — ты только вообрази! — уговаривала к нему вернуться… Но чем больше пытала — тем легче мне почему-то становилось…
