Наверное, мне нельзя было оставлять их на школьном пороге совсем растерянными. Но утешать кого-то было выше моих сил.
Час. Два часа. Два с половиной часа… Я упорядочил по папкам все психологические «досье», чтобы их можно было сдать без лишней суеты. Еще раз пересмотрел «дело» Литвиненко, старательно избегая его жизнерадостного взгляда. Неужели все вот так и закончится? Папаша Гуця несколько раз проносился по коридору мимо моей двери, громогласно причитая. Странно, я ни разу не видел его на школьных собраниях — за задней партой, на месте Димы, обычно сидела тоненькая бледная женщина с синеватыми тенями под глазами — его мать. Интересно, как ему не стыдно было врать ей? У нее ведь такие огромные темные глаза, просто невероятно проницательные… Или он не повторял ей эту байку о жестоком избиении?
Еще час. В холле опять слышались какие-то громкие возгласы, будто кто-то ругался… Немного погодя я выскользнул в коридор, прислушавшись к ним.
— Ну че ты гонишь, Гуць?! Кто тебя, на фиг, бил?!
— Это реально брехня, Алла Ивановна…
— А ну не смей орать на него!
— Та пусть не брешет! Типа мы не знаем, что Кирилл Петрович — нормальный мужик!
Я перегнулся через перила и от удивления чуть не потерял равновесие. В холле первого этажа, у кабинета директора, собралась едва не вся школа. Я почувствовал, как от волнения вдруг закололо где-то в районе печени. Голоса этой встревоженной толпы, отбиваясь от бетонных стен и широких старых окон, рассеивались, превращаясь в неразборчивый бессвязный гул пчелиного улья.
Я не знал, что такое возможно в школе. Не знал, что дети, сегодняшние дети, еще способны на подобное. Но, черт возьми, в ту секунду почувствовал гордость. Видимо, эти три месяца я вел себя с ними правильно. И прошел испытание на прочность.
Алла Ивановна вдруг подняла голову вверх, заметив меня на верхней площадке лестницы. Гул на секунду стих, я почувствовал себя диснеевской принцессой на балу — все взгляды, удивленные и возмущенные, были прикованы ко мне, все ожидали моего сошествия.
— Это… ребята… а что здесь такое? — Я нервно почесал затылок, подозревая, что мой вопрос прозвучал очень глупо.
— Да вот, Гуць хотел сделать заявление… — Вера Михайловна нахмурилась. — Или что он там хотел…
Наконец я заметил и самого «виновника торжества». Дима стоял почти под самой стенкой, все так же не поднимая глаз, а его отец грозно взирал на обвинителей с готовностью свернуть шею любому, кто к нему приблизится. Я подумал, что хуже мне уже все равно не будет, и рискнул.
— Поговорить надо, Дима. Отойдем в сторону.
Я положил руку на его плечо и даже не стал подталкивать — он покорно двинулся сам, успокоив быстрым взглядом своего буйного родителя. Толпа, как один человек, одновременно затаила дыхание и проводила нас непонимающим взглядом. Мы остановились всего в нескольких метрах от них, под лестницей.
— Меня одно интересует: почему ты сказал Вике именно это? Зачем?
Он шмыгнул носом.
— Та просто сказал… Она ж, дура, прицепилась ко мне с тем Феськой… У меня ее малой в друзьях есть в сети. Недавно взял и в статусе такое написал… — он пожал плечами. — Хрен его знает, поссорились, наверное.
Я покачал головой. Да уж… младшие братья иногда — хуже атомного оружия.
— Я ж не думал, что у нее чуть не припадок начнется… Она больная какая-то, да?
Гуць впервые осмелился заглянуть мне в глаза. Я свел брови к переносице, тяжело вздохнув.
— Она не больная. Просто ты сказал это совершенно не вовремя… Кстати, где это тебя так?..
Он недоверчиво покосился на испуганного и злого отца.
— Неважно. Я им расскажу… вы это… не обижайтесь только… меня батя за драку бы убил просто…
Я пожал плечами, развернулся и пошел прочь по коридору. За моей спиной опять начались возгласы, вопросы и гудение. Но я уже был уверен, что инцидент, как обычно говорят в милиции, полностью исчерпан.
… К концу сегодняшнего рабочего дня все тело ломило так, будто я и вправду с кем-то хорошенько подрался. Учитывая, что в нашем городе выпить где-то в баре, не будучи замеченным никем из знакомых или учеников нашей школы, невозможно, я решил все же сегодня позволить себе расслабиться. Задумавшись, просидел в углу за стойкой несколько часов, пока на улице совсем не стемнело, и только тогда наконец поплелся домой, так и не почувствовав желанного облегчения.
Мой подъезд редко привлекает кого-то из молодежи. Во-первых, сказывается его близость к школе, во-вторых, всегда аккуратно заперты двери, а в-третьих, на втором этаже обитает старик — такой ревностный блюститель порядка, что компании подростков, собиравшихся под окнами, не раз получали сверху холодный душ. Однако сегодня, подходя к подъезду, я заметил одинокую фигуру, облокотившуюся на железную дверь.
Несмотря на то, что после бара мне уже не было холодно, от неожиданности я почувствовал явный дискомфорт, будто меня за секунду опустили в ледяную ванну и вытащили назад на улицу.
Подошел поближе.
Вика не шелохнулась.
— Долго тут стоишь?
На ее лице застыло такое строгое выражение лица, будто это я поджидал ее около дома.
— Часа два. Не помню…
В свете фонаря я заметил, что ее нос и щеки покраснели от небольшого морозца, наметившегося к вечеру.
— Кирилл Петрович, я только хотела сказать… — Ольшанская скользнула мимолетным взглядом по моему лицу, жалобно поморщившись, и прошептала: — Простите меня, пожалуйста. Ну, я такая сумасшедшая… я не знаю… ну, просто… у меня слов нет…
Она всхлипнула, я вздрогнул. Только не слезы! Ну, что же делать с такой неуравновешенностью?..
— Да ладно, ничего страшного. Я же понимаю, что ты просто испугалась…
Вика приложила ладонь ко лбу, будто проверяя сама у себя температуру. Потом сделала несколько глубоких вздохов и, немного успокоившись, продолжила, дрожа всем телом:
— Вы простите, пожалуйста! Ну, я же давно с этой темой мучаюсь… и не могла никому рассказать, даже маме… Решила, дура, дневник вести… написала страницу… и выбросила… А малой подобрал, оказывается… и молчал, гаденыш, а потом… В общем, вы тут совсем ни при чем, а я вас… И самое ужасное — уже было такое… Мне так стыдно! Просто сдохнуть хочется от стыда, как вспомню!
— Перестань.
— Нет! — Вика отчаянно замотала головой, и я слегка улыбнулся, наблюдая, как залихватски растрепалась ее и без того странная неровная прическа. — Нет! Я очень хочу, чтоб вы перестали на меня злиться!
— Я же сказал: не злюсь. А теперь извини, хочу домой. Еле держусь на ногах… Длинный и тяжелый день был…
