Игорь откровенно заскучал. Его новость не произвела на коллегу никакого впечатления. А он ждал другой реакции. То ли Богдану плевать на Машку, то ли он все знал. А откуда, интересно? Они что же, общаются вне работы? Интересно, интересно…
— Она закрыла больничный лист и написала заявление об уходе, — проговорил Игорек как будто с сожалением. И тут же недовольно фыркнул: — Год закончился. Работы валом. А она увольняется. Коза!
Богдан поставил пустую чашку на подставку. Сдержанно выдохнул, щелкнул мышью, сгоняя с экрана радужные кольца, снова открыл документ. Но потом решил, что должен что-то сказать. И произнес:
— Что мы с тобой, Игорек, не справимся, что ли? Нам не привыкать. Уволилась Маша, придет Саша или Даша. Да мы и без них с тобой справлялись. Так ведь?
— Ну да, ну да. — Игорек нехотя подкатился к столу, заглянул в документы, вздохнул с грустью: — Но так не хочется, дружище! Рутина… как я все это ненавижу… Кстати, знаешь, какую причину она назвала при увольнении?
— Кто?
Рука Богдана нервно дернулась над клавиатурой и замерла. Взгляд залип на букве «т». И не потому, что эта буква была следующей в слове, которое он набирал. А потому, что с этой буквы начиналось слово «тварь». Этим словом, а не по имени, он в последние недели про себя называл Машу.
— Да Машка же! Ты чего тупишь, Богдаша?! — возмутился Игорек и тут же покрутил пальцем у виска. — Отвлекись на мгновение, эй! Ты когда в работе, просто дурак дураком.
— Спасибо! — фыркнул тот весело.
Немного отпустило. Игорек не заметил его страха, не уловил фальши. Это хорошо.
— Так чего она уволилась? — Он снова застучал пальцами по клавиатуре, делал он это мастерски.
— Сказала, что личные причины. Назвать, говорит, не могу. Но исключительно личные причины. Ха-ха! — Игорек ядовито ощерился. Уставился на Богдана, выглянув из-за монитора. — Не ты ли та самая личная причина, Богдаша?
Задай он этот вопрос десятью минутами раньше, Богдан бы сдал себя с головой. Липкий страх просочился бы сквозь поры, сделав его смуглую кожу бледно-желтой. Он бы заставил его пальцы мелко дрожать, а взгляд метаться. Игорек бы все понял.
Но теперь…
Теперь он подготовился. Он справился. Времени было достаточно. Может, правда в этой яркой заставке что-то такое есть, а? И она не только дарит отдохновение уставшим глазам, но и приводит расшатанные нервы в относительный порядок?
И он справился. Он с легкостью подергал плечами. Недоуменно округлил глаза, вздохнул с фальшивой печалью:
— Я тя умоляю, Игореша! Ты же знаешь, что я не тот мужчина, который способен быть причиной! Это ты у нас сердцеед!
Комплимент все сгладил. Он ему понравился. Игорек отстал. И до конца рабочего дня они проработали, почти не разговаривая. Без четверти шесть Игорек с шумом выдохнул, отключил компьютер, громко задвигал ящиками стола. Домой засобирался.
— А ты что, снова остаешься? — Он почти обиделся. — Мы же с тобой, как негры, Богдаша! Полдня с мест не вставали!
— Да нет, нет, тоже заканчиваю.
Он переслал законченный документ руководству, закрыл его, поместил в папку под защитой, отключил компьютер и глянул на часы:
— Десять минут… Игорек, может, по кофейку?
— Легко, коллега!
Тот снова умчался за стеклянную перегородку, загремел посудой. И поскольку к нему никто не присоединился, он начал переговариваться с Богданом. Причем орал так, что его наверняка на первом этаже слышали. Сначала что-то про новый фильм орал, у которого кассовые сборы зашкаливали. Потом снова про свой невероятно убойный коктейль.
— Мне, наверное, следует запатентовать свое изобретение, — вынырнула в какой-то момент его бледная физиономия из-за перегородки и снова скрылась. И снова. — Это такая вещь, Богдаша! Это такой букет! Никто просто до этого еще не додумался…
Богдан лишь лениво кивнул. Игорек даже не увидел.
Ему не хотелось говорить, не хотелось думать. Ему ничего не хотелось. Он вымотался. Сейчас выпьет крепкого кофе, сядет в машину, поездит по городу, просто чтобы не сразу ехать домой. Может, завернет куда-нибудь поужинать. Хотя аппетита не было. Третью неделю не хотелось есть абсолютно. Вид еды, все равно какой, вызывал тошноту. Может, он болен? Маша не зря обозвала его больным уродом. Не зря…
— Прошу, коллега. — Игорек снова расплескал кофе на его стол, когда ставил чашку. — По чашечке, и домой!
— Какой же ты неаккуратный, Игорек. — Богдан снова полез за бумажной салфеткой. — Везде наследишь…
— Я-то? — Тот сел на край своего стола, поставил чашку себе на живот, проговорил, понизив голос почти до шепота: — Я вряд ли так наследить бы смог, даже если бы и постарался. А вот кто-то наследил конкретно.
— Это ты о чем?
Кофе вдруг перестал казаться вкусным, сладким и горячим. Он застыл на его языке огненной смолой. И рука принялась подрагивать мелко и противно. А в животе сделалось пусто и холодно, как если бы он летел вниз с большой высоты.
Почему-то ему показалось, что он знает, что в следующую минуту скажет Игорь. И тот сказал:
— Машка-то, по слухам, беременная…
«Как же это так меня угораздило? — как бы спрашивали ее глаза. — Как же так угораздило…»
Ее взгляд, пойманный минуту назад в запотевшем зеркале ванной, казался ей именно таким: вопрошающим, недоуменным, злым. Она же умная, сообразительная, ловкая, как же могла так попасться?!
Маша вздохнула и вытерла банным полотенцем потное зеркало, лучше не стало. Вытяжка в ванной совершенно не работала. И по зеркалу поползли мокрые разводы.
Она потопталась босыми ногами по резиновому коврику, рассеянно посмотрела в ванну, до краев полную мутной мыльной водой. Нагнулась и потянула за пробку. В сливном отверстии тут же булькнуло, на поверхности вздулся огромный пузырь. Ясно! Сток снова забит. Чертова ночлежка!
Она швырнула мокрое полотенце на стиральную машинку и пошла голышом в комнату. Комната радовала. Большая, светлая, с огромным окном и, что главное, — огромной батареей центрального отопления. От нее сейчас пыхало жаром. Маша тепло любила. Нравилось ходить голой по квартире и не мерзнуть. Нравилось спать голой и не накрываться. И свое тело нравилось видеть в отражениях шкафов — гибкое, стройное, длинноногое.
Что-то теперь будет с этим телом!
Маша положила обе ладони себе на живот, надавила. То, что находилось там — внутри, она не любила. А как еще?! Она не могла любить то, что перечеркнуло все ее планы. Что исковеркало ее жизнь.
Как же так вышло-то, а?! Как же она могла так бездарно вляпаться?! Она же не глупая наивная курица, поверившая в любовь с первого взгляда. Она и со второго и с третьего в нее не верила, в любовь эту. Она всегда громко ржала, когда смотрела сериалы про идиоток, верящих в любовь до гроба, залетевших от этой любви и потом надсадно добивающихся счастья.
