— Что же это ты не можешь сказать отцу? Зачем причинять ему боль в такую-то минуту?
— Я не хотела… Я проснулась, потому что я… Мам, у меня живот болит.
— Ты не заболела? — Бьянка нагнулась и положила руку на лоб Рине.
— У меня началось.
— О! О, моя маленькая девочка! — Бьянка обняла ее, крепко прижала к себе, а потом заплакала.
— Не плачь, мамочка.
— Это только на минутку. Сразу столько всего случилось… Моя маленькая Катарина. Столько потерь, столько перемен. Моя bambina [5]. — Она тихонько отодвинулась. — Сегодня ты спасла нам жизнь. Мы будем благодарить бога за то, что было спасено, и восполним то, что было утрачено. Я очень горжусь тобой. — Она расцеловала Рину в обе щеки. — Живот все еще болит? — Когда Рина кивнула, Бьянка поцеловала ее еще раз. — Пойди вымойся под душем, тебе полегчает. Хочешь у меня что-то спросить?
— Я знала, что надо делать.
Бьянка улыбнулась, но глаза у нее были грустные.
— Иди прими душ, а потом я помогу тебе.
— Мам, я же не могла сказать это при папе, правда?
— Конечно. Ты все правильно сделала. Это женские дела.
Женские дела. Эта фраза заставила ее почувствовать себя особенной. А теплый душ облегчил боль. Когда Рина спустилась наконец вниз, вся семья уже собралась в кухне, и папа так нежно погладил ее по волосам, что она поняла: он уже знает.
За столом царила подавленность, какая-то тяжелая тишина. Но хорошо хоть Белла успокоилась. Видимо, она выплакала весь запас слез, по крайней мере на этот момент.
Рина увидела, как папа сжал мамину руку, а потом он заговорил:
— Нам придется подождать, пока нам не скажут, что можно туда пойти, что это неопасно. И тогда мы пойдем на расчистку. Мы еще не знаем, каков ущерб и сколько потребуется времени, прежде чем мы сможем открыться.
— Теперь мы станем бедными. — У Беллы задрожали губы. — Все погибло, у нас больше не будет денег.
— Скажи, ты хоть раз жила без крыши над головой, без еды, без одежды? — возмутилась Бьянка. — И как ты себя повела, когда в доме горе? Одни слезы да жалобы!
— Она ревела всю дорогу, — сказал Сандер, намазывая маслом гренок.
— Тебя не спрашивают. Что она ревела, это я и сама знаю. Мы с вашим отцом пятнадцать лет работали, чтобы «Сирико» была хорошей пиццерией, чтобы люди туда ходили. А мои родители работали столько лет, чтобы все это создать. Это больно. Но ведь не семья сгорела, а только дом. И мы построим его заново.
— Но что нам теперь делать? — спросила Белла.
— Замолчи, Изабелла! — прикрикнула на нее Фрэн.
— Я хочу спросить, с чего нам начать? — упрямо продолжала Белла.
— У нас есть страховка. — Гибсон взглянул на свою тарелку, словно удивившись, что на ней лежит еда. — Используем ее на ремонт. Все, что нужно, отстроим заново. У нас есть сбережения. Мы не пропадем, — добавил он, бросив строгий взгляд на среднюю дочь. — Но, пока не отстроимся, нам придется экономить. Мы не сможем поехать к морю на День труда [6], как планировали. Если страховки не хватит, придется нам залезть в наши сбережения или взять ссуду.
— Запомните вот что, — подхватила Бьянка. — На нас работают люди, и сейчас они лишились работы. А у них семьи, дети… Не мы одни пострадали.
— Пит, Тереза и малышка, — сказала Рина. — У них ничего не осталось, ни одежды, ни мебели… Мы могли бы дать им что-нибудь.
— Отлично, вот это разумная мысль. Александр, ешь яичницу, — строго добавила Бьянка.
— Я хочу слойку с шоколадным кремом.
— А я хочу норковую шубу и бриллиантовую диадему. Ешь! Нам предстоит много работы, каждый из вас будет делать свое дело.
— Никто… никто, — многозначительно проговорил Гибсон, ткнув пальцем в Сандера, — не войдет туда без разрешения, понятно?!
— Деда, — пробормотала Фрэн. — Мы должны ему сказать.
— Рано еще его тревожить такими новостями, — сказала решительно Бьянка. — Я потом ему позвоню. И моим братьям тоже.
— Как это могло случиться? Как пожарные это теперь узнают? — не унималась Белла.
— Это их работа, а наша — все отстроить заново. — Гибсон поднес ко рту чашку с кофе. — И мы свою работу сделаем.
— Дверь была открыта, — сказала Рина.
Гибсон повернулся к дочери.
— Что ты сказала?
— Передняя дверь была открыта.
— Ты уверена?
— Я видела. Видела, что дверь открыта, и свет… огонь в окнах. Может, Пит забыл запереть.
На этот раз Бьянка накрыла ладонью руку мужа. Но не успела она рта раскрыть, как зазвонил дверной звонок.
— Я открою. — Она встала. — Я думаю, нам предстоит долгий день. Если кто-то устал, сейчас самое время лечь поспать.
— Доедайте, — приказал Гибсон. — Посуду вымойте.
Фрэн поднялась из-за стола вместе с ним, подошла и обняла его. В свои шестнадцать она была стройной и грациозной. Рина даже немножко завидовала ее женственности.
— Все будет хорошо! Все будет даже лучше, чем раньше. Вот это моя девочка! Я на всех вас рассчитываю. Рина, — добавил он, — можно тебя на минутку?
Когда они выходили из кухни, до них донесся ехидный шепот Беллы:
— Святая Франческа!
Гибсон лишь покачал головой и следом за Риной направился к прихожей.
— Слушай, детка, если ты плохо себя чувствуешь, я могу освободить тебя от наряда на кухню.
Ей хотелось ухватиться за этот шанс, но чувство вины перевесило.
— Я в порядке.
— Если что, скажи мне.
Он рассеянно погладил ее по голове и ушел в гостиную.
Рина проводила его взглядом. Отец всегда казался ей таким высоким, но сейчас словно стал ниже ростом. Ей тоже хотелось быть такой, как Фрэн: сказать что-то нужное и правильное, обнять его… Но она упустила момент.
Рина собралась вернуться на кухню, но услышала голос Пита, и ей показалось, что он плачет. Потом она услышала и папин голос, но слов не разобрала.
Поэтому она тихонько двинулась к гостиной.
Пит не плакал, но вид у него был такой, будто он вот-вот заплачет. Его длинные волосы обвисли, он сидел, опустив голову, и смотрел на свои руки, стиснутые на коленях.
Когда ему исполнился двадцать один год, они устроили небольшую вечеринку в «Сирико», только для членов семьи. Пит работал на них с пятнадцати лет. Он и был членом семьи. А когда Тереза забеременела от него и им пришлось пожениться, Бьянка сдала им квартирку над пиццерией за символическую цену.
Рина знала это, потому что слышала, как дядя Пол говорил об этом с ее мамой. За подслушивание ей приходилось каяться, много каяться, но по-настоящему она не чувствовала раскаяния — дело того стоило.
