– Да нет, не может быть, – пробормотала Майя. – Это не мой звонок…
И вдруг, ахнув, принялась торопливо расстегивать, просто-таки рвать застежку своей сумки. Кое-как справившись с ней, выхватила мобильник, совсем простенькую «Motorola»… Ну да, дисплей сияет, бандонеон звучит на полную катушку!
– Но это не… – растерянно пробормотала Майя. – Это не…
– Это не ваш телефон, да, Майя Алексеевна? – воскликнула хранительница и почему-то снова с тем же обвиняющим выражением уставилась на Алену, как будто подозревала, будто именно она подбросила Майе в сумку нагло поющий аппарат.
– Телефон-то мой, да мелодия у меня всегда была другая! – с непомерным изумлением воскликнула Майя, вертя в руках мобильник столь растерянно, словно видела его в первый раз в жизни. – Не пойму, я ничего не пойму… Настройка поменялась, что ли? Разве так бывает, чтоб само собой?
– Всякое бывает, я думаю, – пожала плечами Алена. – Ничего страшного, очень красивая мелодия. Это Пьяцолла все-таки, не какой-нибудь там «Черный бумер». Да вы возьмите трубку, кто-то же вам звонит!
– Да, правда! – Майя снова посмотрела на дисплей: – Номер не определился, странно… – Но все же нажала на кнопку приема: – Алло! – И тотчас опустила трубку: – Опоздала, там уже отключились.
И сразу вздрогнула – так резко зазвонил телефон в ее руках снова. Но звучала уже не мелодия Пьяцоллы, а совершенно другая мелодия: обычный, простенький, «отстойный» «Турецкий марш». Алена думала, его уже ни в одном мобильнике не услышишь, однако, оказывается, жив, курилка!
– Алло! – нервно крикнула Майя. – Кто это? – И тут же заговорила совсем другим тоном, радостно-удивленным: – Ой, Алеша, здравствуйте, как я рада вас слышать!
Теперь вздрогнула наша писательница. Хотя с чего бы? Алеш, то есть Алексеев, на свете превеликое множество, совершенно незачем ей так напрягаться…
– Да, меня уже выписали из больницы, слава Богу. Ужасно надоело болеть! – радостно журчала Майя. – Домой звонили? А я в музее… К сожалению, работать мне еще нельзя, я так просто зашла, потянуло… Ну, вы понимаете. Да, вы правы, хожу по залам, смотрю любимые картины. А как вы, Алеша? Как Галочка, Ваня? Я вам вчера вечером звонила, но дома никого не было. Поздравить вас хотела. Алеша, вы чудесный человек, и дай вам Бог всего самого счастливого в жизни, встреч счастливых, надежд… чтобы дети радовали… ну, словом, чтобы все-все было замечательно, без болей и болезней. Да? Хорошо, созвонимся вечером. До свиданья, Алеша, привет ребятишкам, ладно?
Майя нажала на сброс, убрала телефон в сумку, но на ее лице все еще играл отсвет улыбки.
Хранительница и Алена глаз с нее не сводили. Хранительница смотрела с жадным любопытством сплетницы, Алена – с не менее жадным любопытством исследовательницы.
Ой, как интересно… Опять свет в глазах, опять блеск улыбки! И даже, можно сказать, возвращение молодости в увядшие черты, и мягкий румянец, и трепет расцветших губ… И все это после разговора с Алексеем Стахеевым? Ой, как интересно!
Понятно, что звонил именно он. Ведь не может же быть столько совпадений сразу: и дети, которых зовут Галя и Иван (ох уж эти дети!), и вчера вечером дома не был (а был сначала в «Шаховском», потом у писательницы Дмитриевой… литературный такой вечер получился, ведь князь Шаховской тоже был известный в свое время литератор), и день рождения вчера отмечал… А впрочем, почему бы Алексею Стахееву не звонить подруге своей покойной жены, Майе Климовой, которая все болела-болела, да наконец-то из больницы вышла? Забавное совпадение, конечно. Ни Алексей, ни Майя и не ведают, что при их беседе присутствовало третье лицо, им обоим знакомое… Впрочем, было и четвертое, ведь хранительница тоже может знать мужа Ларисы Стахеевой, то-то тетка так и ест глазами Майю, подозревая, что здесь вполне возможно… ого-го! Уж не роман ли между ними имеет место быть?
А почему бы и нет? Со стороны Майи интерес несомненен, а что касается Алексея… А бес его поймет, Алексея Стахеева! Сначала он показался нашей детективщице прост и понятен, но вчера предстал перед Аленой в стольких ипостасях, что никакого однозначного определения своему «жениху» она сейчас дать не рискнула бы. Да и нужно ли ей так уж пристально его исследовать? Установить бы, какое отношение картина Васнецова имеет к его буйным припадкам, а она вместо этого знай растекается мыслию по древу…
И тут у хранительницы появился наконец законный повод поглядеть на Алену с буйным негодованием, потому что теперь из ее сумки раздался характерный прищелкивающий набор звуков. Настало время наконец зазвонить ее мобильнику!
Виновато пожав плечами, она снова достала телефон – и чуть не ахнула, увидев, чье имя высветилось на дисплее. Некоторые читатели уверяют, будто ее сюжеты порою кажутся неправдоподобными из-за переизбытка невероятных совпадений? Ну так эти добрые люди даже не представляют себе, что они такое на самом деле, совпадения!
– Алло, Алексей, добрый день, – отозвалась она несколько придушенным голосом. – Да, я вас слушаю. Звонили с утра домой? Ну, я ушла в одиннадцатом часу. Ничего, ничего, я и не сомневалась, что вы, конечно… да нет, не тревожьтесь, я не обеднела, ничего, ничего. Я буду дома примерно через час. Нет, вряд ли куда-нибудь пойду. Кстати, как после вчерашнего… банкета чувствуют себя Галина и Иван? Передайте им от меня привет. Значит, я еду домой и жду вас, да? Через час-полтора, я поняла. А я… нет, не в библиотеке, в художественном музее. Да, знаете, брожу по залам, наслаждаюсь искусством…
А напоследок Алена добавила:
– И я вас целую! – а затем отключилась с внезапно нахлынувшим чувством стыда.
Что вдруг ее так понесло? Зачем дразнила несчастную Майю? Неужели из ревности, которая неожиданно вспыхнула в душе, когда Алена услышала ее воркованье? А главное, зачем дразнила Алексея? Ведь брякнуть о том, что находится сейчас в музее, напомнить ему о его мании можно было только по о-очень большой доброте душевной…
Да что вообще происходит, господа?! Алексей Стахеев подвержен пагубной, сводящей с ума страсти уничтожить какую-то картину – предположительно это «Ковер-самолет» Васнецова. Лариса Стахеева занималась ее изучением – то есть предположительно занималась. Майя Климова с ней дружила… Лариса умерла, Майя откровенно млеет, слыша голос Алексея в трубке… Чуть отойдя после операции, она немедленно прибежала в музей и встала тут около «Ковра» со странным, зачарованным, обреченным выражением лица…
Все это как-то связано? Связано все это как-то? Есть в этом какой-нибудь смысл или нет?
Может быть, пойти сейчас домой, забыв про все, что здесь было не было, про все, что она наговорила, накуролесила, напридумывала? Пойти домой, но все же позвонить по пути Льву Ивановичу Муравьеву и сказать, вернее, доложить: «Ваше поручение не выполнено и выполнено быть не может!»
