Они с тетушкой тихо говорили о чем-то на кухне, немедленно умолкнув, едва я переступила порог.
— Ты уже? — Вопрос возник у Лилии Серафимовны, знавшей, какая я на самом деле копуша. — Молодец! — Она усмехнулась и снова повернулась к Григорию: — Ладно, будем надеяться, все обойдется…
— Ты о следствии? — тут же скисла я.
— Не только… Ну не стану вас задерживать!
И, улыбнувшись еще раз, тетушка немедленно слиняла из кухни. И только тут я увидела, что перед Григом, пристроившимся за столом, стоит наполовину опустошенная тарелка с бутербродами! Никогда прежде я не замечала, что он такой обжора… Или это на нервной почве его желудок превратился в черную дыру?
Вероятно, мой взгляд был более чем красноречив, поскольку Гришаня смутился и начал — правда, уже на ходу — оправдываться. Что-то забормотал насчет того, что без хлеба наесться не в состоянии, а у разгильдяя Корнета вечно нет в доме хлеба.
— Да ешь ты на здоровье сколько хочешь! — не выдержала и рассмеялась я. — Просто у нас с тобой сегодня разная реакция на еду, вот и все… Лучше скажи, ты предупредил Василька, что мы к нему заявимся?
— И не подумал! — сразу же помрачнел Григорий. — Я намерен их обоих взять тепленькими… Чтоб не было времени выдумывать дополнительные сюжеты!
Я промолчала. Мне было искренне жаль «близнецов». Я была также уверена в тот момент, что ни к убийству, ни к ограблению Милкиной «студии» ни один из них не имеет никакого отношения. Но я в то же время понимала, что Григорий прав. Если мы хотим знать правду, давать время на подготовку к нелицеприятной беседе ребятам нельзя.
Не потому, что они непременно солгут. Но вот приукрасят реальность, что-то замазав, о чем-то умолчав, а что-то выпятив — точно… Как у всех пишущих людей, у нас, журналюг, это порой происходит непреднамеренно, подсознательно… Не до такой степени, как в Милкином случае с несчастной Катей Крымовой, но все же, все же… Особенно в последние годы, когда не только внешний, но и внутренний личный цензор даже у матерых газетчиков потихонечку смолкает. Все реже напоминая о том, что уж мы-то, имеющие дело с реальными людьми и живыми человеческими судьбами, просто обязаны его, этого цензора, холить и лелеять…
Громовы жили на одной из самых тусклых московских окраин, неподалеку от Коровинского шоссе — в типовой тринадцатиэтажке, в невероятно тесной трехкомнатной квартире. Жили, как выяснилось, в большом количестве.
Дверь, выкрашенную вездесущей коричневой краской, нам открыла маленькая полная женщина с испуганным лицом и заплаканными глазами — мать Василька и двух его сестренок. Девочки, по-моему погодки, были школьного возраста, но сидели в этот день дома: видимо, из-за чрезвычайной ситуации, явно потрясшей семью. Остальных членов семейства представляли на момент нашего приезда двое старичков — явные бабушка и дедушка. Так же как и девочки, они сидели в гостиной, уставленной на первый взгляд одними диванами. И, вероятно, держали совет по поводу случившегося.
Оглядев перепуганные лица Громовых, я бросила на Грига укоризненный взгляд: все-таки следовало предупредить их о визите. Неожиданностей, связанных с сыном (он же внук и брат), им сегодня и так хватало. Но Григорий и бровью не повел! Не дожидаясь особого приглашения, самостоятельно открыл наугад одну из двух дверей, выходивших в гостиную и — не ошибся: первое, что я узрела в распахнутую дверь, — часть деревянной кровати и две пары голых ног, торчавших из-под простыни… Затем дверь, пропустив Грига, закрылась, а я, оставшись наедине с Громовыми, сделала попытку улыбнуться присутствующим как можно бодрее. Не могу сказать, чтобы моя попытка поддержать родственников Василька имела успех: ее просто-напросто никто не заметил. Внимание семейства было дружно приковано к захлопнувшейся двери, из-за которой доносилось невнятное бормотание.
Наконец, затянувшаяся пауза завершилась. В приоткрывшуюся снова дверь высунулась Гришина голова с чрезвычайно сердитым выражением лица.
— Заходи! — Распоряжение относилось ко мне, и я поспешила его выполнить.
Более жалкого зрелища, чем то, которое являли собой оба наспех одетых «близнеца», сидевшие посреди разворошенной постели, я давно не видела. Вдобавок ко всему Колька и Василек сидели совершенно в одинаковых позах — широко расставив ноги без носков, оперевшись на них локтями и уставившись в пол…
— Иди сюда, Марина, — продолжал распоряжаться Григ, в голосе которого вовсю кипела если не ярость, то искренняя злость. — К окну… Присаживайся, сейчас они нам все-е-е расскажут как миленькие… Тем более, что господину Потехину свой дуэт исполнить уже успели…
Я послушно проскользнула к малюсенькому письменному столу, воткнутому хозяином комнаты между окном и кроватью, и присела на стул. Сам Григ остался стоять, вперив в «близнецов» суровый взгляд.
— Ну?!
Колька с Васильком дружно вздохнули, молниеносно переглянулись и, очевидно, поняли друг друга телепатически. Потому что Николай продолжал молчать, а Василий наконец открыл рот.
— Мы не хотели, — пробормотал он для начала.
— Ясное дело, не хотели, — фыркнул сердито Григ. — Только вот чего именно вы не хотели? Грабить Милкину квартиру или давать добровольное письменное признание в содеянном Потехину?..
Я ахнула. И прошептала что-то вроде «не может быть»… Потому что больше сказать мне было нечего. Василек между тем начал медленно, но верно краснеть. Скорее, даже багроветь, но мужественно продолжил свое горькое повествование:
— Я понимаю, мы сваляли дурака, но и вы нас, Григорий Константинович, тоже поймите… Рано или поздно менты добрались бы до ее квартиры, к нам бы возникли вопросы… А мы только пару недель назад узнали, что она нас… короче, обманула, что рукопись у нее дома, а не в издательстве, как она нам плела… Мы ж денег-то ей сколько отдали?.. Думали, действительно издательство этих самых проплат на издание требует…
— Стоп! — Я опередила Грига, заметив, что он уже вполне готов к взрыву. — Вы что же хотите сказать? Что ваше бессмертное произведение взялась издавать Людмила Евстафьевна?
— Ну да! — Василек почти обрадовался первому проблеску взаимопонимания.
— Когда это было, как все получилось?
В следующие несколько минут мы с Григом получили ответы на оба вопроса.
Свою нетленку в форме романа, написанного на основе богатого опыта по сбору скандальных информашек, наши корреспонденты сочиняли ни много ни мало — почти полтора года. Полгода назад они наконец сочли свой труд завершенным. Но абсолютной и полной уверенности как в собственной гениальности, так и в результате ее реализации все-таки не испытывали и по этой причине решили воспользоваться услугами эксперта. То бишь любимой заведующей — Милки. Конечно же под большим секретом. Людмилу они оба ценили чрезвычайно высоко и как профи, и как личность, доверяли абсолютно. И с трепетом ждали ее заключения…
