Мой спокойный тон обманул миссис Эндрюс. Бедная старушка не отличалась природной хитростью и, не задумываясь, ответила:/
— Да, а как же! Если бы не отец господина Эдварда…
— Он не одобрял мисс Флитвуд? Трудно представить отчего, она умна и красива.
— Ну, — сказала миссис Эндрюс, совершенно обезоруженная моим тоном, — мне не хотелось попусту болтать, миледи, вы понимаете, но с вами…
— Конечно. Я слышала, покойный лорд не отличался мягким нравом.
— Он был тяжелым человеком, очень тяжелым. Для него имело значение только одно — его собственное желание. Я так скажу: он мог растоптать всех и все, что стояло на его пути. После смерти моей дорогой госпожи, а я была ее компаньонкой — она взяла меня после того, как умер мой муж и оставил меня без пенса за душой, — после ее смерти я осталась ради мальчика. Я чувствовала, что нужна ему. Хотя было нелегко с его милостью… Но лучше не говорить об этом…
— Флитвуды, — подсказала я.
— Да, да. — Миссис Эндрюс сложила пухлые руки на фартуке и устроилась поудобнее. — Не знаю, как далеко зашло дело у двух молодых людей. Формально помолвки не было, но… А потом пришло известие. Мне никогда не забыть этот день. Предприятие мистера Флитвуда разорилось, он остался без гроша и был опозорен. Он потратил деньги, ему не принадлежащие, включая приданое дочери. Его ожидала не только нищета, но и тюрьма. Поэтому неудивительно, что он застрелился.
— Боже мой! — воскликнула я в ужасе. — Какая трагедия! А что стало с бедными молодыми людьми?
— Все было плохо, но худшее — впереди. Вот тогда-то узнаешь, что такое дружба. Мистер Флитвуд имел все основания рассчитывать на его милость. Говорили, что он оставил очень трогательное письмо, умоляя его помочь осиротевшим детям, но и без такого обращения можно было ожидать… Вместо помощи его милость отказал им от дома. Он вызвал господина Эдварда в библиотеку после того, как все стало известно. Мы не знали, о чем они говорили. Они так кричали друг на друга. Но у господина Эдварда не было выбора: отец угрожал лишить его наследства, если тот не прекратит отношений с Флитвудами, и господин Эдвард знал, что отец сдержит слово.
— Ужасно, — пробормотала я, — бессердечно и жестоко.
— А потом оказалось, что никакого наследства нет, — сказала миссис Эндрюс с мрачным удовлетворением. — Только поместье и дом, которые во всех случаях передаются по наследству. Его милость покойный лорд не только все промотал, но и залез в большие долги. Ну, как вы видите, все обошлось как нельзя лучше, — добавила она весело. — В конце концов, это была всего лишь юношеская увлеченность, и после смерти его милости господин Эдвард смог помочь своим друзьям и устроил их здесь. В то время они жили в Йорке, где у господина Джека был очень бедный приход. Он был посвящен, видите ли, в церковный сан вскоре после смерти своего отца. Будьте уверены, у него и в мыслях не было стать священником. Он ожидал наследства, но видите, как вышло, и его красноречие теперь служит Богу.
Она энергично покачала головой:
— Да, воистину, миледи, пути Господни неисповедимы, у него свои планы, и они претворяются, хотя мы, бедные смертные, не видим этого.
Август был жарким и безветренным. Такого знойного лета не помнили даже самые старые местные жители. С жарой усилились заболевания в деревне. Однажды утром, услышав особо устрашающий рассказ Анны, я решила съездить и посмотреть, что и как, сама.
По существу, я недолго пробыла в деревне, и мои посещения ограничились несколькими более или менее зажиточными семьями. Когда я объяснила Анне цель моей поездки и попросила ее сопровождать меня, та запротестовала. Она надеялась вызвать у меня сочувствие к больным, но не представляла, что я захочу их посетить, если… и так далее. Я была тверда в своем решении. Пока мы ехали, она пыталась переубедить меня, и, достигнув окраины деревни, она предложила мне подождать в коляске, пока она отнесет еду и кое-какие простые лекарства, взятые с собой.
Признаюсь, я была неприятно поражена, когда мы свернули с главной улицы в узкий переулок, где я никогда прежде не бывала. Дома вокруг были своеобразной постройки, со старинными, крытыми соломой крышами и белеными известкой стенами. Теперь они выглядели так, словно их не красили и не ремонтировали столетиями. Сорняки заполняли огороды, в стенах и на крышах зияли дыры.
Сопровождаемая Анной, которая несла корзинку и бормотала что-то неодобрительное в мой адрес, я пошла по дорожке к первому дому. Дверь была открыта: даже в этот ранний час было очень жарко. Я заглянула внутрь, словно в пещеру. Слабый огонь горел в очаге, и на его фоне я увидела сгорбленную фигуру, сидевшую так неподвижно, что я задрожала от страха.
Когда мои глаза освоились с полумраком, я разглядела фигуру более четко. Это был мужчина. Он взглянул на меня выцветшими глазами, когда я входила в комнату, высоко подняв юбки над пыльным полом, а затем, узнав, попытался подняться на ноги.
— Миледи! — воскликнул он изумленно.
— В вашем доме есть больные, — сказала я. — Я пришла посмотреть, чем могу вам помочь. — Он ничего не ответил и только продолжал смотреть на меня, а я беспомощно оглянулась на Анну. — Он понимает меня? Поговори с ним, спроси его, кто здесь болеет.
— Он понимает, — ответила Анна. — Его зовут Уилл Дженкинс. Он был конюхом в поместье, пока не состарился и не смог работать. Его милость выгнал его из дому с двумя пенсами на выпивку. Заболела его дочь.
Она указала на дверь, которая, вероятно, вела в другую комнату. Я решила не замечать ее резких слов в адрес Клэра; едва ли я могла бранить ее за осуждение такого жестокого поступка, но не считала корректным присоединяться к ней в критике моего супруга. Я сделала шаг по направлению к двери и заметила движение Дженкинса. Его пошатывало, и не трудно было понять, почему его признали негодным для работы. Я отпрянула — его движение было таким решительным, казалось, он хотел не дать мне войти в комнату.
— Нет, миледи, — сказал он твердо. — Вам не следует входить туда. Вы заразитесь.
Я не успела ответить, как внутренняя дверь распахнулась, и из нее вышел еще один мужчина. Он был помоложе, высокого роста и широкоплеч. Он стоял в дверях, не давая мне войти. Окошки в доме были покрыты въевшейся в них пылью, и я не увидела ничего, а лишь услышала тяжелое дыхание больного человека.
— Это зять Уилла, муж Мэри, — объяснила Анна. — Как она, Фрэнк?
В отличие от старика мужчина говорил на местном наречии, и Анне пришлось переводить:
— Ей получше, он говорит. Он хочет, чтобы мы ушли. Мы оставим еду и лекарства.
