– Она никогда не будет с тобой…
– То есть ты знаешь даже, с кем она будет? – с большим сарказмом спросил Романец. – Желтая пресса все про всех знает, не так ли?!
– Будет или нет, не знаю, – спокойно ответила Настя. – Знаю только, что любит она другого. Похоже, сильно. Так, как, возможно, не любила тебя. Прости уж на этом…
– Это ты специально говоришь…
– Нет. Ты же помнишь, я взялась смешать с грязью паскудницу Параскевич ради тебя. Надеялась, что это поможет тебе восстановить отношения с Ивиной, но… не получилось, Олег… В этом нет моей вины.
– И все же ты зря ушла из газеты!
– Ты хочешь сказать, что зря пришла к тебе?
– Н-ну-у-у… что-то вроде этого…
– А хочешь, я проведу последнее свое журналистское расследование?
– Что значит «последнее»? Ты в принципе больше не хочешь работать в прессе?
– Я уже сказала, что хочу воспитывать детей!
– Эк тебе приспичило! – опять взвился Романец. – Но тысячи женщин как-то умудряются совмещать и работу, и воспитание детей!
– А я не хочу совмещать. Тебя, Олег, совершенно не интересует, о каком расследовании я только что сказала?
– Ну и о каком же?
– Я могу очень многое узнать о предмете любви твоей Птички-Ткачика.
– Я тебе уже говорил, что знаю, кто он, – сказал Романец и брезгливо сморщился.
– Ну и? – подтолкнула его Настя.
– Толстая, неуклюжая свинья!
– Да… теперь припоминаю, что слышала уже нечто подобное, но… может быть, ты от ревности так его аттестуешь?
– Ничего подобного! Он именно такой и есть – толстый, бесформенный мужик с розовыми щечками и жалкими волосенками, которые уже едва прикрывают то, что в очень скором времени превратится в зеркально блестящую лысину! И о его профессии я тебе тоже говорил! Он частный сыщик. Так что собирать о нем данные – занятие бесперспективное! Он профессионал! Думаю, запросто уйдет от любого хвоста!
– Я тоже профессионал и висеть у него на хвосте не собираюсь! У меня другие методы, приемы и… связи… по всему Питеру. Работа, знаешь ли, обязывала…
– Настя! Уймись! – Олег шмякнул по своему столу кулаком, и несколько эскизов спланировало на пол. Ни ему, ни журналистке, готовящейся к самому важному в своей жизни расследованию, даже не пришло в голову их поднять.
– Я обещаю тебе через неделю предоставить данные о том, что происходит между толстым частным сыщиком и Людмилой и на что тебе есть смысл рассчитывать, – сказала Настя.
– Ну… если тебе больше нечем заняться… – уже спокойно ответил Романец.
Она поняла, что он очень хочет все это узнать, и с улыбкой сказала:
– На данном жизненном этапе – нечем!
– Тогда – валяй!
– И после поговорим?
– Я всегда готов с тобой разговаривать, Настя! Даже когда мне страшно некогда! – ответил Романец и принялся собирать разлетевшиеся эскизы.
* * *
Хозяйка салона авторской ткани «Ива» не была в своем заведении неделю, благо всех работниц они с Геленой заблаговременно отправили в отпуск на целый месяц. Миле казалось, что уже само помещение ей не принадлежит. Ей снились кошмарные сны, в которых Геля выгоняет ее из салона на улицу босиком почему-то прямо на снег, и Миле приходится скитаться по пустынным и промозглым улицам Санкт-Петербурга без обуви, как печально известному Акакию Акакиевичу Башмачкину – без новой шинели. Каждый раз она просыпалась, клацая зубами от озноба, бросалась проверять, не распахнулось ли случайно окно, и застывала в немом ужасе и непонимании у окна, действительно распахнутого в душную июльскую ночь. Утром у нее теперь постоянно болела голова, и Мила не понимала отчего: от дурных снов, от неумеренной духоты или от того, что не было покоя в душе. Ей очень хотелось возненавидеть Цебоева, но почему-то не получалось. Перед глазами постоянно стояло одухотворенное лицо Владимира и слышался его голос. Володя произносил ее имя – Людочка… И у Людочки, которая опять ощущала себя всего лишь жалкой, всеми преданной Милой, еще больше стучало в висках и першило в горле. Она пила таблетки от головной боли и зеленый чай – от першения. Не помогало.
Романец звонил часто. Мила отвечала ему шершавым от сухости в горле голосом каждый раз одно и то же:
– Не звони больше, Олег… Очень тебя прошу…
Но он звонил. И этот звон, и его голос терзали ее уши так же немилосердно, как кошмарные сны – сознание.
Когда Мила поняла, что обречена постоянно существовать в липкой летней знойности, полубессоннице, одуряющей головной боли и одиночестве, к ней вдруг пришел Цебоев.
– А-а-а… частный сыщик… – усмехнулась она старушечьей усмешкой, которая мгновенно собрала вокруг рта гармошки высохшей от жары и страданий кожи. – Какими судьбами?
– Пройти можно? – спросил он, и она, не отвечая, посторонилась и даже сделала рукой широкий жест, мол, рада безмерно и давно ждала…
Но именно его она не ждала. Она постоянно вспоминала другого Владимира, которому верила и которого полюбила… Этот пришел напрасно.
Владимир Юрьевич прошел, стараясь не глядеть ей в глаза. Миле стало смешно. После всего, что он с ней сделал, глупо стесняться и отводить взгляд. Ну ничего! Сейчас они выйдут из полутьмы коридора в залитую солнцем комнату, и он увидит, что с ней стало… Вернее, что от нее осталось: одна лишь старушечья улыбка сухой гармошкой.
– Ты, конечно, меня ненавидишь, – сказал он, когда они наконец прошли в комнату. Мила удивилась, как же длинен и тяжел был этот путь – прямо переход Суворова через Альпы.
– Много чести, – отозвалась она и глотнула своего вечного теперь зеленого чая.
– Да… конечно… но у меня есть оправдание…
– Неужели? – скрипуче рассмеялась она. – Подлости нет оправдания.
– Согласен: подлости нет, а мне – есть…
– Если ты думаешь, что я попрошу с этого места поподробнее, то ошибаешься. Мне плевать на то, что ты думаешь на свой счет. Я вообще не понимаю, зачем ты пришел. Если посмотреть на дело своих умелых сыщицких рук – то они справились на славу! Кстати, я тебе предложила бы переименовать свое агентство!
– Да? – растерянно спросил он.
– Да! Не сыскное агентство «Шерлок Холмс», а контора по разбиванию сердец имени… например Яго…
– Люда…
– Да никакая я не Люда!! – расхохоталась она. – Меня все всегда звали Милой. Я Мила! Ми-ла! Уразумел? Нет Людочки! Она у-мер-ла… В одно из июльских воскресений… Странно, да? Было воскресенье, а она умерла… Эта дурочка Людочка все сделала наоборот!
– Ты никогда не говорила, что я называл тебя неправильно…
– Чему безмерно рада! Вовсе не все ты знаешь обо мне, Яго Холмс!
