Почувствовав облегчение от того, что нахожусь на обратном пути, я снова впала в сарказм:
– Может быть, одна из них и проводит время с Кевином. Несправедливо с нашей стороны обвинять Этельфледу только потому, что на ее памятнике резьба более различима.
На эту неуместную реплику Роджер ответил ворчанием.
Я не была настолько глупа, как думал Роджер. Я могла проследить за общими чертами его аргументации. Она была связана с религиозными поверьями прежних обитателей дома. Я не была уверена в правильной идентификации двойного топора, что бы он ни означал, но если леди, лежащие в склепе, схватили этот зловещий символ вместо христианского креста, можно простить его любопытство к происхождению этих поверий. Поэтому я не удивилась, что местом нашей следующей остановки оказалась часовня.
Она была такой тихой, что даже Роджер на мгновение замолк, почувствовав тишину и спокойствие. Затем с оскорбленным видом он громко сказал:
– Проклятие! Освещение здесь ужасное. Было ли у вас время осмотреть здешние рельефные изображения?
– Не было. Но у меня странное чувство, что я была тут. Роджер, почему бы вам сразу не сказать мне?
Я знала, что так просто не отделаюсь. Роджер заставил меня взглянуть на каждое изображение. Их было немного. Ребристые колонны имели плоские поверхности и гнулись монолитно до самых ребер потолочного перекрытия. Только внутри дверных и оконных проемов рисунки были резными. Это были гирлянды цветов, свисающие фрукты и уже виденные нами бегущие животные.
Над алтарем под высоким окном находился единственный барельеф. Он был высечен на отдельном камне, не являющемся частью стены.
– «Мария, царица небесная, плачущая над мертвым Христом», – прочитала я. – Это, может быть, и Пьета[8], Роджер, но это не Микеланджело.
– Посмотрите поближе. Видели ли вы когда-нибудь подобную Пьету? Посмотрите на корону Марии и одежды. Обычно ее изображали в плотно закрывающем головном уборе и одеждах средневековых женщин. Посмотрите на ее... сына. Безбородый. Голый. А где крест?
– Я не часто видела Пьету, – сказала я раздраженно. – Но думаю, что она видоизменяется. Так же как и изображение Христа у различных этнических групп – он чернокожий в Африке и с узкими глазами в Японии. Так он лучше воспринимается психологически и теологически.
– Какая чушь! – Роджер раздраженно затряс рукой. – Вы безнадежны! Но ничего. Что мне от вас нужно, так это мускулы, а не мозги. Помогите мне.
Он стал снимать ткань, покрывающую алтарь. Я подавила в себе желание протестовать под влиянием его повелительного жеста. Он нагнулся, чтобы осмотреть камень под алтарем.
– Камень не примыкает к стене, – сказал он. – Мне удалось увидеть, что на тыльной стороне что-то начертано. Но чтобы разглядеть, что именно, не хватает пространства. Придется его отодвинуть.
Я хранила молчание. Неправильно его истолковав, Роджер нетерпеливо сказал:
– Это будет нетрудно. Нам не нужно его переворачивать, только оттолкнуть от стены.
Следует признать, что Роджер проделал большую часть работы. Мне пришлось только удерживать локтем свой угол, когда его прижимало к стене. Наконец Роджер удовлетворенно промолвил:
– Теперь достаточно. Идите сюда и взгляните.
На тыльной стороне камня была видна резьба. Некоторые фрагменты были настолько рельефны, что выделялись из общего рисунка, как главная скульптура среди окружающих ее фигур. Узкое каменное обрамление было таким же глубоким, как и самые глубокие части резьбы, так что создавалось впечатление, что изображение вложено в открытую коробку. Через секунду я поняла, почему задний план выглядит так необычно. То место, на которое я смотрела, являлось верхней частью камня. Он был опрокинут на боковую сторону.
Поняла я и кое-что еще – насколько неумело были сделаны все прочие резные изображения. Эта работа не принадлежала ни Лисиппу, ни Фидию, но она была профессионально выполнена опытным мастером. Кроме того, она была старше других работ на полтысячелетия.
В центре композиции находился бык, вытесанный настолько реалистично, что я, казалось, слышу его мычание. У него были причины выражать недовольство; он был веревками притянут к нерельефно показанному жертвеннику, и человек в длинных одеждах и капюшоне перерезал ему горло. Кровь лилась потоком в поставленную в ногах чашу.
– Греческая работа, – предположила я.
– Римская копия, – откликнулся Роджер, подобно антифонному хору[9].
– Это что-то напоминает мне.
Роджер сказал:
– Это мне тоже что-то напоминает, но то, что вертится у меня в голове, лишено всякого смысла. Погодите. Я помню, что читал... – Он двинулся по направлению к двери, но тотчас вернулся назад. – Сначала помогите мне установить его на место. – Он снова рванулся к двери. – Нет, я сначала сфотографирую. Подождите меня здесь.
Я устала от его указаний и поэтому последовала за ним. Прежде чем он дошел до двери, она отворилась, и я увидела, что кто-то стоит на пороге.
Сразу я не узнала Кевина. В помещении было сумрачно, и ссутулившаяся неподвижная фигура выглядела неправдоподобно большой и грозной. Даже узнав его, я невольно сжалась, почувствовав его гнев. Он ворвался, как поток горячего воздуха.
– Какого черта вы здесь делаете? – потребовал он ответа.
Я спешно подалась вперед и встала плечом к плечу с Роджером. (Во мне имелись тогда и есть сейчас героические черты, хотя я и пытаюсь контролировать их.) Роджер, казалось, был ошеломлен злостью в голосе Кевина. Когда он заговорил, тон его был примиряющим:
– Я искал вас, чтобы получить разрешение, но не мог найти, хотя вы уже согласились на то, чтобы провести... некоторые исследования.
Кевин секунду помедлил с ответом.
– Да, кажется, это так, – сказал он несколько смущенно. – Что вы ищете? Что вы здесь делаете?
– Мы нашли кое-что интересное, – ответил Роджер. – Я собирался показать вам. Хорошо, что вы зашли. Подойдите и посмотрите.
Когда Кевин подошел к алтарю и присел на корточки, чтобы осмотреть рельеф, он уже успокоился.
– Похоже, что греки, – сказал он заинтересованно. – Одно из приобретений Рудольфа? У него в одной из ванных комнат стоит римский саркофаг.
– Я бы не додумался, – признался Роджер, – поместить это в такое прекрасное место под христианским алтарем.
– Может быть, Рудольф был евреем и считал все остальные религии одинаково еретическими. Это митраизм, не так ли?
– Может быть, – заколебался Роджер.
Мне пришлось попросить разъяснений, так как в моей памяти перепутались полузабытые сведения из когда-то Пройденного курса истории. Бог Митра был первоначально персидским, но поклонение ему распространилось и в Римской империи, стало особенно популярным в легионах. Это была религия мужчин, солдат. Она не была принята среди женщин. Принесение в жертву быка было одним из ритуалов.
