Графиня, как и я, знала, что ничем существенным это грозить не будет. Просто графа задержат на какое-то время в Петербурге для выяснения обстоятельств. Он, разумеется, скажет, что книг этих в читальню не давал и понятия не имеет, как они там очутились. Его слегка пожурят и отпустят.
Выманить Анну из дома и заставить приехать в имение прямо накануне родов – это и вовсе пара пустяков. Записка, написанная не рукой графини, разумеется нет! – скажем, Анной Леопольдовной, – и Анна, потеряв голову от волнения, мчится на плохих лошадях по тряской дороге.
Далее. При родах, естественно, присутствует друг семьи и опытный врач, который спасет ребенка, если что пойдет не так.
Ну, а Анна… Что ж, бедной девочке не повезет!..
Бедной девочке не повезет в любом случае, потому что Наташа (или Маша, или Анна Леопольдовна) уже стянула в первый же подходящий момент ту самую склянку с опиатом, которую графиня много раз видела в моем саквояже и о свойствах которого расспросила самым тщательным образом. Та же Наташа (Маша или Анна Леопольдовна) отнесла бедной больной освежающее питье.
Графиня, этот ангел милосердия, приготовила его сама, собственными руками. Как и подобает кроткой богобоязненной женщине, она смирилась с судьбой, склонилась перед волей мужа и все простила ему и своей сопернице. Мало того, она даже проявила о ней почти материнскую заботу!
И ее ли вина, что все ее усилия оказались напрасными, если даже доктор Немов, местное медицинское светило, ничего не смог поделать?! Такова, видно, судьба.
Что же делает дальше наш «ангел милосердия»? Может, она отправляет незаконнорожденного младенца в приют? Или отдает на воспитание в какую-нибудь крестьянскую семью?
Нет! Она велит пораженному таким великодушием отцу Паисию записать девочку своей дочерью, а всех тех немногих, кто посвящен в тайну, кротко просит хранить молчание. Так на свет появляется новая графиня Безухова, дочь Алексея Николаевича Безухова и его законной жены Мирославы Тодоровны.
И, наконец, последнее действие (тут я позволил себе несколько заглянуть в будущее).
Выпущенный из-под стражи граф возвращается домой. Узнав о случившемся, первым делом он отправляется на могилу своей возлюбленной, где предается безудержной скорби. День предается, два, три. Потом природа и крепкая, здоровая натура графа берет свое и он возвращается в свой дом. Поесть, поспать, принять ванну и вообще – привести себя в порядок.
Но что это? О, чудо! О милость небес! Кто появляется на пороге с ребенком на руках, сияя кроткой и светлой улыбкой? Мирослава, его все еще жена. С его дочерью, которая теперь и ее дочь.
На все воля Божья! Морально уничтоженный граф падает к ногам Мирославы и просит прощения. Радостные картины воссоединения супругов (хотя бы внешнего, исключительно для счастья и спокойствия младенца!). Занавес. Аплодисменты. Актеры выходят и кланяются на бис.
* * *
Клянусь, я сам аплодировал, я сам плакал и смеялся, как ни тяжело было у меня на душе.
И ведь, возможно, так и случилось бы, если бы Анна действительно умерла. Но она не умерла. Кто-то, узнавший об этом, может, зашедший незамеченным в церковь, когда отец Паисий упал в обморок от шевеления покойницы, а может, догадавшийся еще каким неведомым образом, вынес ее из могилы и затем исчез с ней неведомо куда.
Кто? Первой и очевидной мыслью была мысль о графе. Если он сбежал из-под стражи, ему, естественно, надо было таиться. Но он не сбегал. Как я узнал позднее, все это время он находился под домашним арестом в своем доме на Гороховой улице, и стерегли его там на совесть. Он не мог ни с кем встретиться и никому написать – не то что убежать самому.
– Погодите, – перебила доктора Жюли. – А этот его камердинер… ну, турок, как его… Якуб ибн Юсуф? Он тоже находился вместе с графом под стражей?
– Об этом мне ничего не известно, – сказал Немов. – Граф тогда уехал в Петербург один. С другой стороны, в имении я Якуба не видел…
– Вы не думаете, что это он мог спасти Анну?
Доктор пожал плечами:
– Конечно, я думал об этом. Но тогда вопрос: куда он с нею подевался? Почему Анна нигде не объявилась? Где она, что с ней?
– А что произошло дальше? – вмешался Николай. – Вы сказали графу, что Анна жива?
– Нет. Дело в том, что я больше не видел его. Да если б и видел, то не сказал бы! В моих глазах он, и только он один, виноват во всем происшедшем! Пусть теперь живет с этой болью, пусть мучается, как мучился я!
Мирославу я не оправдываю, но понимаю. Сильная женщина. Добилась своего, так пусть пользуется… Не мне ей мешать!
– Вы сказали – «добилась своего»?
Доктор хмыкнул:
– Ну, да. Подробностей я не знаю, но, во всяком случае, граф с ней не развелся. Более того, они вместе с дочерью и племянниками уехали в Швейцарию. А может, в Италию. Или во Францию. Графа, конечно, отпустили на свободу, но настоятельно рекомендовали незамедлительно отправиться в путешествие. Куда-нибудь за пределы Российской империи. Года на два-три, а лучше – на пять.
Вот. Это все… Теперешнее местопребывание графа и его семейства мне неизвестно. Кто спас Анну и где она теперь – тоже. И больше мне нечего вам сказать.
* * *
«…А больше ничего и не надо», – подумала Ирина Львовна, захлопнув дневник.
Жаль, конечно, что Жюли так и не узнала ничего о дальнейшей судьбе Анны, но что поделаешь…
У нее, Жюли, было множество других забот.
Три дочери-погодки. Ведение многочисленных домашних дел. Неназойливое и ненавязчивое участие в делах мужа. Замужество старшей дочери Татьяны и средней Анастасии. Смерть мужа. Первая мировая война. Февральская и октябрьская революции. 1918 год. Петроград. Жюли, дрожащая от холода в единственной оставленной ей комнате некогда роскошной двухэтажной квартиры на Миллионной.
Начало последней записи, невнятно, дрожащей рукой:
«…кажется, сыпной тиф. На всякий случай хочу распорядиться немногими оставшимися у меня дорогими моему сердцу вещами.
Татьяне оставляю эту тетрадку – в надежде, что она найдет здесь подходящие для ее будущих романов сюжеты.
Анастасии оставляю бронзовую статуэтку Венеры, которую ее отец получил в наследство от своего отца, в напоминание о вечной неувядающей красоте и в надежде, что она все же вернется от абстрактной скульптуры к классической.
Моей младшей дочери Марии я оставляю вещь, которую прошу беречь особенно…»
На этом запись обрывалась.
Ирина Львовна мельком подивилась, для чего антиквару понадобился последний лист с описанием вещи, оставленной ее бабушке Марии. Ну что там могло быть? Судя по первым двум вещам, – какая-нибудь безделица, ценная лишь для ее владельца.
Эти мысли мелькнули и исчезли, уступив место более насущным проблемам.
