Я стараюсь сосредоточиться на домашнем задании, но вскоре слышу, как играет Оливер. Я подхожу к окну и смотрю на дом через дорогу. Под этим углом я могу видеть только край его виолончели и кончик смычка. Я убираю телефон под матрас и ложусь.
Когда взрослые говорят «ошарашен», мне кажется, что они просто пытаются привлечь внимание, но теперь я понимаю. Я закрываю глаза и просто слушаю игру Оливера. С глубоким вдохом я пытаюсь расслабиться, чтобы музыка проходила сквозь кожу и пронзала до костей. Нас этому учили на уроках драмы. На некоторое время помогает, но потом все, о чем я могу думать, – это маленький красный телефон под матрасом. Мне кажется, что он пульсирует, как живое сердце.
Глава 6
Я бросаю тебе вызов
Я никому не рассказываю, что была в маминой квартире. Это мой секрет. Сегодня на небе ни облачка, и для каждого в Нью-Йорке, кажется, наступила весна. Это видно по тому, как они машут друг другу или держатся за руки. Я ухожу далеко в парк, сажусь на скамейку, достаю телефон и набираю номер маминой голосовой почты. Нужен пароль. Черт!
Я сжимаю телефон так, что побелели костяшки пальцев. Я пробую ее дату рождения. Бесполезно. Наш адрес. Не работает. Я откидываюсь на спинку и смотрю на синее небо с единственным облачком. Мой отец сказал бы: «Смотри, идет буря». И тут я замечаю ее. Ее слегка закрывает огромное дерево, но она тут, похожая на сдувшийся белый шарик.
Я набираю «луна», и голос в трубке произносит:
У вас семь сообщений. Чтобы прослушать их, нажмите один.
У меня дрожат руки. «Одно за раз», – напоминаю я себе. Так на меня не обрушится все одновременно. Я делаю, что сказал голос.
Гудок.
Я едва разбираю сильный азиатский акцент, но слово «забрать» наводит меня на мысль, что речь идет о прачечной. Я нажимаю цифру семь, чтобы стереть сообщение, и направляюсь на Семьдесят шестую улицу. Или это Семьдесят седьмая? Помню, у них в чашке на прилавке были отвратительные конфеты. Однажды мама отругала меня за то, что я выплюнула эту конфету на чье-то крыльцо. Она сказала, что леди так не поступают.
Вот знакомый синий навес. Я захожу внутрь. Да, разумеется, конфеты на месте. За прилавком стоит китаянка лет шестнадцати. Она вопросительно смотрит на меня. Я не уверена, зачем пришла сюда. Не может же быть, чтобы у них до сих пор лежала ее одежда.
Несколько минут я стою, не зная, что сказать, пока не приходит мама китаянки и не начинает смотреть на меня с тем самым сочувствием в глазах, от которого я так устала. Наверное, она узнала о смерти мамы из сплетен женщин по соседству. Или может быть, она читает «Пейдж сикс», в чем я, впрочем, сомневаюсь. Стрижка каре, коричневый кардиган. Она поднимает кривые пальцы, прося меня подождать. Ее дочь продолжает смотреть на меня теперь без всякого выражения. Колокольчик на двери снова звонит, и заходит женщина в узкой черной юбке и серебристых туфлях на высоком каблуке. Я не сразу понимаю, что это мама Оливера. Мое сердце начинает биться быстрее, когда я замечаю в дверях идущего за ней сына.
Тут же я задумываюсь, что на мне надето. Джинсы и когда-то красная рубашка, теперь выцветшая до оранжевого. О нет… не те туфли, в этих мои ноги выглядят слишком большими. Я вижу, как он тянется к конфетам, и издаю нечленораздельный звук, пытаясь его остановить.
– Ты точно не хочешь их пробовать, – шепчу я.
Он впервые смотрит на меня и улыбается. Я чувствую, что моя кожа горит, и, кажется, вот-вот вспыхну. У него невероятно длинные ресницы и бледные губы. Из-за лампы дневного освещения кажется, что от его волос исходит сияние.
Через какое-то время – казалось, прошло не меньше часа – хозяйка возвращается с платьем матери. Она передает его мне вместе со счетом. Она собирается взять с меня деньги? Я смотрю на Оливера, он глядит в пол. Хозяйка кивает и взмахивает рукой с узловатыми пальцами. Я разворачиваюсь и одариваю Оливера своей лучшей улыбкой.
Мама всегда носила платья. Не думаю, что у нее когда-нибудь были шорты. В детстве я постоянно пряталась под ее юбками, представляя, что это моя палатка, а мамины стройные загорелые ноги – шесты, на которых она держится.
Добравшись домой, я тут же разрываю пластиковый пакет, выложенный внутри бумагой с рекламой химчистки. Это черное платье с крохотными золотыми бусинками на воротнике и по подолу. Не помню, чтобы я видела маму в нем. Я надеваю его и смотрюсь в зеркало. Это самая красивая вещь, которую я примеряла в своей жизни. Я поворачиваюсь и иду к окну. За мной кто-то наблюдает, я это чувствую. Там никого, но свет горит. Через несколько секунд свет гаснет, и кто-то подходит к окну. Я могу различить только силуэт кудрявой головы. Я улыбаюсь, кружусь перед окном, демонстрируя платье, и задергиваю шторы.
Мне хочется показаться отцу, но я не собираюсь бередить его память. Я на цыпочках прокрадываюсь мимо комнаты брата и в раскрытую дверь замечаю, что он спит на полу рядом с кроватью. Платье стесняет движения, но у меня все-таки получается уложить его обратно и укрыть. В полусне он бормочет:
– Мама?
Я отхожу на шаг и смотрю на него. Его ноздри слегка раздуваются, как будто он что-то нюхает во сне. Он поджимает губы и отворачивается. Я крадусь к лестнице и застываю на первой ступеньке, услышав незнакомый женский голос. Она нервно смеется. Это та женщина на «Э».
Прежде чем я успеваю развернуться и убежать обратно, они заходят в холл. Она довольно симпатичная, одета по-богемному. Отец останавливается как вкопанный, увидев платье. Я чувствую, что покраснела как помидор, и понимаю: он никогда не видел это платье на маме.
– Луна? – спрашивает отец. – Откуда?.. Что?
– Я ходила в химчистку, ну, знаешь, в ту…
К счастью, девушка на «Э» нарушает неудобное молчание, протягивая ко мне руки. Боже, у нее кожаные украшения.
– Меня зовут Элиза, я так рада с тобой познакомиться.
– Я тоже.
– Собираешься куда-нибудь? – спрашивает она, искушая меня сказать что-то резкое.
– Да, – отвечаю я, – собираюсь утопиться в болоте. Хорошего вечера обоим.
Я пытаюсь посмотреть на отца с вызовом, но они улыбаются и проходят мимо. Я замечаю, что на его пиджаке до сих пор висит ценник, и мне приходится два раза дернуть, чтобы оторвать его. Вернувшись в комнату, я смотрю через окно на улицу. Они стоят совсем рядом и ждут такси. Я сажусь на кровать.
От нее приятно пахнет. Чем это? Абрикосами?
Я снимаю платье и надеваю ночную рубашку. Сосредоточиться на домашней работе нелегко, но я честно пытаюсь. Все, о чем у меня получается думать, – это Оливер, ведь он наконец заметил меня. Интересно, он знает, что я наблюдаю за ним или слушаю, как он занимается? Потом я вспоминаю про мамин телефон и шесть оставшихся сообщений. Я решаю подождать до завтра, мне хватило сцены на лестнице.
