Старая мадам Жолио, экономка, жила в домике неподалеку. Она присматривала за домом и за курами и утками, а ее муж ухаживал за садом и цветами. Он разводил огонь в доме в холодные вечера, и уютное тепло немного растопило холодное отчаяние в душе Поппи.
Она сняла элегантное парижское платье и, надев мягкий голубой шелковый халат, легла на кровать, глядя на веселые языки пламени. Она ждала Франко. Казалось, ее жизнь замерла в ожидании того момента, когда он приедет. Она не позволяла себе думать о Грэге и о том, что произошло; она старалась ощутить в голове пустоту, видя только огонь и Лючи, сидевшего на своей старой деревянной жердочке и смотревшего на нее топазовыми глазами. Все ее чувства словно погасли до появления Франко, только тогда она сможет чувствовать опять – боль, любовь, ярость… И сожаление. И тогда Франко поцелует ее, и все снова будет хорошо.
Тиканье часов на каминной доске и потрескиванье поленьев погрузили ее в неспокойную дремоту. Наступили сумерки, а Франко все не было. Поппи побежала босая вниз по ступенькам, и распахнула входную дверь, словно ожидая увидеть его там. Приложив ладонь ко лбу над глазами, она вглядывалась вдаль, надеясь увидеть его машину, но на улице было тихо и пустынно.
Вернувшись в дом, Поппи остановилась и взглянула на телефон, усилием воли пытаясь заставить его зазвонить, моля Бога, чтобы он дал ей услышать голос Франко, который скажет ей, что он в Париже, что он уже на пути к ней… Но телефон молчал.
Лючи порхнул к ней, когда Поппи опять легла на кровать.
– Скажи, что он уже едет, Лючи, – прошептала она. – Скажи мне, что все будет хорошо.
Мадам Жолио весь день ходила вверх-вниз с чашечками кофе и легкой едой, но Поппи просто отворачивалась лицом к стене и глубже зарывалась в подушки. Когда пришло время ужина, а Поппи так и не притронулась к еде и не произнесла ни слова, мадам Жолио поспешила домой, где ждал ее муж.
– Мадам или заболела, или сошла с ума, – сказала она ему. – Мне не хочется оставлять ее одну в таком состоянии – Бог знает, что она может сделать…
– А где же ее муж? – спросил он, отправляя большой кусок хлеба с сыром в рот. – Это он должен быть рядом с ней, а не ты.
– Муж! – фыркнула мадам. – На ней нет обручального кольца. Но, как бы там ни было, она хорошая и милая дама. Я боюсь оставлять ее одну; я вернусь к ней после ужина. Я могу переночевать на кухне.
В доме было темно и тихо, и мадам Жолио ходила по дому, зажигая лампы и разводя огонь. Она налила воды в большой железный котел и поставила его на плиту, и вскоре тихое бульканье кипящей воды смешалось с потрескиваньем поленьев, по кухне поплыл аромат кофе. В медной кастрюльке она согрела молоко, взятое от коровы, которую она подоила этим утром, налила в чашку, отрезала кусок свежего хлеба.
– Мадам, попробуйте, пожалуйста, – попросила она Поппи, свернувшуюся на кровати. – Вам станет лучше. Разве поможет то, что вы так переживаете?
Поппи взглянула на нее с благодарностью.
– Вы так добры, мадам Жолио, – прошептала она. – Но вам нет нужды оставаться здесь. Вас ждет ваш муж.
– Пустяки. Я вижу, что о вас нужно позаботиться – вот я и здесь.
– Мадам Жолио, – сказала тихо Поппи. – Мне хочется плакать… А я не могу… Разве это не ужасно, мадам? Все слезы, наверное, иссякли, и Бог не дает мне еще…
– Так иногда бывает – от горя, – мадам Жолио улыбнулась доброй улыбкой. – Это из-за мсье Франко?
Поппи взглянула на нее, но мадам Жолио поняла, что Поппи не видит ее.
– Может быть, – прошептала Поппи. – Наверное, это так.
Итак, все дело в мужчине. Из-за него это горе, думала мадам Жолио, когда прибиралась на кухне, а потом устроилась у огня с чашечкой кофе в руке. Что ж, она по своему опыту знала, как это бывает тяжело.
Долгая, темная дорога ложилась под колеса большого лимузина Симоны Лалаж, Франко слушал стук дождя, барабанившего по крыше. Шофер вел машину внимательно и ровно, избегая опасных ситуаций, но в такую ненастную ночь Франко предпочел бы сам сидеть за рулем. Его путешествие было долгим: сначала на поезде от Рима до Генуи и Ниццы, а оттуда в Париж. Он позвонил Симоне из Ниццы, и она послала машину на вокзал встретить поезд, опоздавший на три часа.
Франко чувствовал себя усталым, грязным и небритым. И он ужасно беспокоился о Поппи. От нее ничего не было слышно с тех пор, как она позвонила ему в Неаполь. Симона рассказала ему о том, что произошло в Numéro Seize, и с удивлением добавила:
– Я знала, что Поппи была потрясена и не хотела видеть Грэга Константа, но я не понимала, что настолько потрясена.
Ее машина ждала его, чтобы отвезти в Монтеспан, на сиденье стоял ящик шампанского и множество деликатесов, которые соблазнили бы и совершенно потерявшего аппетит человека, не говоря уже о паре любовников. Симона всегда была предусмотрительна – во всем.
Когда автомобиль мчался сквозь ночь, мысли Франко метались от Поппи к той тяжелой ситуации, которая сложилась в Неаполе. Нет никакой спешки, убеждал он себя, проблема с Семьей Палоцци может подождать; его люди обсуждают, как выйти из затруднительного положения; когда он вернется, они выскажут ему свои соображения, и тогда он примет окончательное решение. Быть войне или не быть? Жизнь для Марио Палоцци – или смерть? Живое, любимое лицо Поппи вытеснило Марио из его мыслей; ее яркие голубые глаза искрились на фоне ее холодной кожи, белой, как сливки, не менявшей цвета даже под летним солнцем, когда Поппи, босая и без шляпы, бродила по ферме. Он вспомнил ее волосы, развевавшиеся на ветру – огненный сноп пламени в ярком солнечном свете и таинственно мерцающий водопад, когда они блестели в лунном свете, разметавшись по подушке. Ох, Поппи, Поппи, стонал он безмолвно. Я не вынесу, если ты скажешь, что все еще любишь его… Я так люблю тебя, Поппи. Я не могу жить без тебя.
Лимузин с шорохом въехал на посыпанный гравием двор, и он взглянул сквозь живые косые полосы дождя на полутемный дом. В отличие от его виллы в Неаполе, дверь в Монтеспане никогда не запиралась, и он просто поднялся по ступенькам и вошел в дом. Мадам Жолио дремала у огня, большой кот пристроился у нее на коленях. Черная с белым колли, которая осталась в доме, когда они купили его, знала его шаги и просто тихо смотрела на него со своего места на коврике около плиты, слегка виляя хвостом.
Не покрытые ковром ступеньки скрипели, когда он взбежал по ним и распахнул дверь их комнаты. Поппи сидела в кровати и смотрела на него, и языки пламени в камине бросали блики на ее щеки, окрашивая их в розовый цвет. Ее глаза казались темными в странном призрачном свете, когда Франко сказал дрогнувшим голосом:
– Я здесь, чтобы узнать о своей участи, Поппи. Ты решаешь мою судьбу. Поппи… Ты собираешься сказать мне, что все еще любишь Грэга Константа? Что ты хочешь вернуться к нему?
