длинные ноги. Себ младший парень в семье, но этот долговязый сукин сын вымахал почти под 6,6 фута [50] – даже выше, чем Данте. Кстати, не такой он уже и долговязый.
– Ты что, качаешься? – спрашиваю я.
– Ага, – кивает он. – Сначала занимался на физиотерапии, а потом подумал, что вполне могу продолжать. Раз уж я больше не в команде, надо чем-то занять время.
Брат говорит это без улыбки и смотрит в окно. Его мальчишеское лицо укрупняется, челюсть становится шире. Раньше у Себа были мягкие черты и длинные вьющиеся волосы, почти такие же кудрявые, как у Аиды. Теперь его лицо стало резче, а подбородок украшает темная щетина.
– Ты нечасто заходишь, – говорю я. – Встречаешься с кем-нибудь?
Себ качает головой.
– Тебя даже спрашивать не буду, – добавляет он.
– А зря, – говорю я.
– Да ладно? – Себ окидывает меня взглядом, и я вижу на его губах тень былой улыбки. – Ты что, встретил Тейлор Свифт?
– Не-а, – ухмыляюсь я. – Знаешь Камиллу Риверу?
Брат качает головой.
– У ее отца мастерская на Уэллс-стрит.
– А-а… – вспоминает он. – Ты имеешь в виду Чумазую…
– Не называй ее так! – сердито прерываю его я.
– Прости! – Себ примирительно поднимает руки. – Просто некоторые так ее звали. Мне она всегда казалась классной. Та еще штучка.
– Так и есть, – говорю я.
Мое сердце бешено стучит, и я крепко стискиваю руль. Я знаю, что Себ не хотел никого задеть – в нем нет ни капли злобы. Во всяком случае, не было раньше. Но при мысли, что кто-то может оскорблять Камиллу, мне хочется выследить каждого, кто учился в нашей школе, и свернуть их гребаные шеи.
– У вас все серьезно?
Мне хочется ответить «да», но я не могу говорить за Камиллу.
– Для меня – да, – говорю я.
Себастиан медленно кивает.
– Рад за тебя, чувак, – говорит он.
– Через неделю она помогает мне грабить банк.
– Вот как? Что за банк?
– «Альянс».
Себастиан тихо хмыкает.
– Ты не прикалываешься? Papa знает?
– Нет, так что помалкивай. Данте в курсе, но он не участвует.
– Помощь нужна? – спрашивает Себ.
Я удивленно смотрю на него.
– Ты серьезно?
Брат пожимает плечами.
– Почему нет?
– Ну, знаешь… я думал, ты хочешь обычной жизни.
Себастиан хмурится.
– Ну что ж, надо признать, что это были лишь фантазии. Я не Майкл Джордан. Глупо было мечтать об этом.
– Себ, ты же был хорош. Немного терапии…
– На хрен терапию! – рявкает брат. – Она не поможет. До перелома я играл по девять часов в день, тренировался беспрестанно. Я должен был совершенствоваться от игры к игре, всегда расти. Теперь я едва могу вернуться к тому, каким был раньше, в то время как мои сокомандники месяцами улучшали свою форму. Они на несколько голов выше меня. Все кончено.
Себастиан впервые признал это вслух. Мы все думали, что он продолжит попытки, по крайней мере до окончания учебы.
Раньше я не знал бы, что ему ответить.
Но благодаря Камилле я кое-что понял. Нет слов, которые могли бы что-то изменить. Не надо даже пытаться их найти. Главное, просто быть рядом.
Так что я говорю:
– Мне очень жаль, Себ. Это дерьмовая ситуация, и ты не заслужил в ней оказаться.
Себастиан с минуту молчит. Затем он произносит:
– Спасибо, брат.
– Если хочешь пойти на дело со мной… я буду рад.
– Да?
– Определенно, – отвечаю я.
Но сначала нужно нанести один ночной визит…
Мы въезжаем в Брейдвуд около десяти вечера. Это крошечный городок, где живет тысяч шесть человек, большинство из которых работают на атомной станции. Там же работает и тот, кого мы хотим повидать. Эрик Эдвардс, охранник, предотвращающий акты промышленного шпионажа за баснословную сумму в двенадцать долларов в час.
Это значительный шаг назад по карьерной лестнице для того, кто патрулировал улицы в составе чикагской полиции. Он был уволен без права на пенсию после того, как сломал руку какому-то пацану во время рядового задержания магазинного воришки. Пацан оказался четырнадцатилетним сыном комиссара пожарной службы, так что этот небольшой акт агрессии не удалось замять так же легко, как предыдущие двадцать две жалобы на Эдвардса.
Но меня не волнует какой-то там пацан.
Меня волнует тот факт, что Эдвардс был одним из двух офицеров, обнаруживших Мэттью Шульца перед «Розенблюм-парком» 18 апреля 2005 года.
Теперь он живет в доме со скошенной крышей на отшибе города между магазином фиксированных цен и заправкой.
Я видел его фото времен службы в полиции – тогда у мужчины были густые черные усы и относительно неплохая физическая форма. Я едва могу узнать его в жирном борове, сидящем у костра. Мужчина одет в полосатые пижамные штаны и футболку с «Охотниками за привидениями», которая не скрывает его волосатое пузо. Он поджаривает хот-дог на палочке, и, судя по количеству булочек, разложенных на тарелке, далеко не последний.
Эдвардс поднимает голову, глядя, как мы приближаемся к подъездной аллее. Он не утруждает себя встать с видавшего виды складного стула, дышащего на ладан под его толстой задницей.
Мы с Себом выходим из машины и приближаемся к бывшему полицейскому с двух сторон, как нас всегда учил papa, – обходить с флангов, как волки.
– Че надо? – прищурив глаза, требовательно спрашивает мужчина.
– Лишь минутку вашего времени, – тихо говорю я. – У меня к вам три вопроса. Как только вы честно на них ответе, мы немедленно удалимся.
Поросячьи глазки Эдвардса превращаются в две щелки, пока он переводит взгляд с Себа на меня.
– Вы кто? – спрашивает он. – Работаете на Флорсов?
Понятия не имею, кто такие Флорсы, да мне и неважно.
– У нас другие правила, – напоминаю я. – Я задаю вопросы. Вы отвечаете.
– Я не собираюсь играть в твои гребаные игры, пацан.
Эдвардс кивает на свой старый служебный пистолет, висящий в кобуре на подлокотнике его стула. Я приподнимаю бровь, делая вид, что впечатлен.
– Видал, Себ? У него есть пушка.
Наши с братом взгляды встречаются. И тут же Себ здоровой ногой подсекает расставленные ножки стула, а я пинаю пистолет и кобуру подальше от Эдвардса.
Стул складывается под толстяком, и мужчина опрокидывается на спину. Он размахивает рукой, пытаясь схватить свой пистолет. Я наступаю на нее ботинком, пригвождая к месту.
Себастиан делает то же со второй рукой. Теперь Эдвардс лежит на траве, глядя на нас, и воет от ярости.
– Тихо, – резко говорю я. – Иначе я запихаю один из этих вонючих носков тебе в глотку.
Под сандалиями у Эдвардса пара тошнотворного вида шерстяных носков. Мужчина тут же замолкает, не хуже меня понимая, какой отвратительный у
