— В том-то и дело, что нет! На нем ни одной царапины!
— А кровь?
— Такое впечатление, словно кровь из него хлынула под напором: из ушей, из носа, из горла… Нет, я не могу это вспоминать, — оборвал себя Глеб. Закрыл ладонями глаза, посидел немного, потом резко оторвал руки от лица и сказал: — А самое страшное знаешь что? У него на шее было украшение. Догадайся, какое?
Я молча закрыла ладонью рот.
— Вот именно! — жестко припечатал Глеб. — «Солнце ночи»! Между прочим, оригинал, а не копия!
Я отняла руку от губ. Кашлянула и спросила дрожащим голосом:
— Ты его рассмотрел?
— Я до него даже дотронулся, — ответил Глеб. — И знаешь, что произошло? Меня отшвырнуло к противоположной стене! Так что можно не сомневаться: камень настоящий.
— Что ты с ним сделал? — спросила я.
— Ничего, — ответил Глеб. — Я просто сбежал оттуда, и все.
Я поднялась с мокрой дороги, подхватила Глеба под руку, помогла встать.
— Значит, так, — начала я. — Сейчас мы с тобой вернемся в отель, переоденемся и пойдем ужинать.
— Я не могу!..
— Можешь! — оборвала я. — Все ты можешь! Будешь ужинать, как миленький, улыбаться и вести со мной светскую беседу! Понятно?
Глеб посмотрел мне в глаза. Его губы задрожали в слабой улыбке:
— Прости меня, Катя. Похоже, из нас двоих именно ты настоящий мужчина.
Я обняла его и притянула к себе. Погладила по голове, как ребенка, поцеловала в макушку.
— Все будет хорошо, — сказала я уверенно. — Вот увидишь, мы выкрутимся.
Я говорила еще что-то бодрое и оптимистичное, но на душе у меня царил непроглядный мрак. Боже мой, что же все это значит? И самое главное: чем все это закончится?
Я взяла Глеба под локоть, и мы двинулись вдоль дороги назад, к отелю. По пути я лихорадочно прикидывала, что могло произойти на яхте, и откуда у Альберта мог оказаться этот проклятый камень. Мысли путались. Меня знобило от холода и страха, но я изо всех сил сдерживала дрожь, потому что понимала: я не имею права быть слабой. Этим правом уже воспользовался Глеб.
Не знаю почему, но в роковые минуты жизни мужчины почти всегда предоставляли мне почетное право проявить стойкость и силу духа. Может, мне не слишком везло с мужчинами, а может, мужчинам не слишком везло со мной, не знаю. Мама всегда выговаривала мне за мой авторитарный жесткий характер.
— Мягче надо быть, Катя, мягче! — говорила она постоянно. — Не распугивай мужчин, как стаю воробьев.
— Мне не нужны мужчины, похожие на воробьев, — надменно возражала я.
Мама молча вздыхала и умолкала. Интересно, какая фраза осталась ею не сказанной? Что других мужчин у Господа Бога для меня нет? Ну, как бы там ни было, похоже, я поумнела. Потому что научилась принимать мужчин такими, какие они есть. Ничего не поделаешь, в стрессовых ситуациях женщины ведут себя более стойко, чем их сильная половина. Ну и что с того? Отказать мужчинам в праве на существование? Глеб шмыгнул носом, и я встревоженно повернула голову в его сторону.
— Замерз?
— Немного, — признался Глеб.
Я сняла с себя ветровку, чтобы вернуть ее хозяину, и вдруг остановилась.
— Нет, — сказала я вслух. — Нельзя появляться в ней. Нельзя тащить эту вещь в отель. На ней пятно.
— Ты о чем? — спросил Глеб, громко стуча зубами.
Я не ответила. Сорвалась с места, бросилась к груде камней, за которой подслушала разговор Ольги и Анечки. Пускай сослужат мне еще одну службу.
Я скомкала ветровку, сунула ее под большой мокрый валун, завалила мелкими камешками. Понимаю, убежище ненадежное, но сейчас у меня нет времени что-то придумывать.
Когда мы вернулись в отель, Глеб спросил меня:
— Слушай, ты не хочешь заказать ужин в номер?
— В ресторане веселее, — многозначительно сказала я.
Нас должны увидеть гости отеля, и все должны увидеть, что мы жизнерадостны и беззаботны. В общем, нам нужно запастись свидетелями.
— Я что-то неважно себя чувствую, — сказал Глеб извиняющимся тоном.
Я внимательно посмотрела на него. Да уж, краше в гроб кладут. На щеках расцвели лихорадочные красные пятна, взгляд блуждающий, глаза воспаленные, как у больной собаки…
Я приложила руку к его лбу и ахнула:
— Господи! Да ты горишь! Сначала в ванную, потом в постель!
— Не оставляй меня одного! Ненавижу болеть в одиночестве!
— Я сейчас приду, — пообещала я. — Найду Светлану, попрошу вызвать врача. А потом сразу к тебе.
Глеб развернулся и побрел вверх по лестнице, цепляясь за перила. Я проводила его взглядом.
Не вовремя все это, ох как не вовремя! Нельзя нам сейчас болеть! Впрочем, поздно стонать. Что случилось, то случилось. Я должна быть сильной за двоих и принимать решения.
В холле были зажжены все торшеры, стоявшие возле диванчиков с креслами. Уютный оранжевый свет словно делал просторный зал теплее. Но отчего-то никто из гостей не захотел посидеть здесь с книжкой и чашкой горячего чая. Последние события у кого угодно отобьют вкус к общению. Странно другое: куда подевалась Светлана? Обычно она сидит здесь с пачкой счетов: всегда подтянутая, улыбающаяся, милая, доброжелательная, готовая помочь… И только в последние дни куда-то пропадает. Ну, ладно: нет так нет. Спущусь попозже. Я решила подняться в свой номер и переодеться. Быстро одолела лестничный пролет, беззвучно прошагала по коридору к своей двери, открыла замок и вошла в темную комнату.
Не зажигая свет, вошла в ванную, скинула мокрую одежду. Протянула руку к выключателю над зеркалом и вдруг услышала за стенкой приглушенный голос. Я насторожилась и опустила руку, так и не включив свет. Перенесла ногу через бордюр ванной, немного побалансировала, перенесла вторую. И прилипла ухом к кафельной стенке.
В соседнем номере разговаривали два человека. Голоса были знакомые: один принадлежал Светлане, а второй был мужской, и тоже, вроде бы, знакомый… Я напряглась, вспоминая.
Нет, я его точно где-то слышала! Такой голос невозможно забыть: густой, мягкий, как расплавленное масло… Господи, чей же этот голос? И почему я не могу вспомнить лица этого человека, если знаю его голос?
«Потому, что ты его не видела, дура!» — не выдержало благоразумие, вернувшееся из отпуска.
— Не видела? — переспросила я. — Почему не видела?
«Потому, что он за кустом прятался!» — напомнило благоразумие раздраженным тоном.
Ну конечно! Это был голос таинственного незнакомца, присутствовавшего на допросе! Того, с обручальным кольцом, навечно застрявшим на пальце! Я снова прилипла ухом к стене. Но, как ни напрягала слух, слов разобрать мне не удалось. Голоса журчали нечто невнятное. Судя по всему, интонация у собеседников была озабоченной. А слов не разобрать, хоть тресни!
