голову не приходило оборачиваться на задние парты, когда прямо перед глазами был такой мужчина, тем более, я сидела тише воды ниже травы.
Первые полчаса меня вообще никто не трогал. Я усердно старалась разобраться в том бреде, который написал самый знаменитый литературный критик, но со временем поняла, что уже даже не пытаюсь вникнуть в белиберду, а тупо пробегаю глазами строку за строкой. Что поделать: не люблю я эту скучную теорию, я люблю практику. Гораздо интереснее и познавательнее беседовать о личном восприятии оригинала, чем о том, как его интерпретировал тот или иной критик и литературовед. Жаль, что преподы этого не понимают.
Полчаса спустя я начала замечать на себе взгляды случайно обернувшейся назад девушки, сидящей в параллельном ряду на несколько парт впереди. Я вопросительно поднимала ей брови, кривила рожи, показывала язык и даже, совсем отчаявшись, средний палец, но она не прекратила оборачиваться, вконец меня разочаровав.
Довлатов перехватил мой взгляд и бровями спросил, все ли у меня в порядке. Я пожала плечами в ответ, а он показал пальцем себе на запястье, мол, перерыв скоро, потерпите. После этого его жеста на меня обернулась половина аудитории, да с такими округленными глазами, будто впервые видели человека на задней парте у такого приятного препода. Представляю, какие битвы за место поближе к Довлатову между студентками… По губам у всех прошелся шепоток моей фамилии, и я смущенно уткнулась в книгу, стараясь не думать, что все эти люди теперь обсуждают только меня, чтобы не взорваться от гнева. Ненавижу, когда обо мне шепчутся, особенно в моем присутствии.
Едва Константин Сергеевич объявил пятиминутный перерыв посреди пары, та самая девушка подскочила и ринулась ко мне.
– Привет. Ты что, новенькая?
Я подняла глаза и оценивающе ее осмотрела, решая, стоит ли с ней заговаривать. Я ведь далеко не ко всем людям отношусь одинаково. Я горда, высокомерна и заносчива. С кем попало словом не обменяюсь. Но эта выглядела поприличнее, чем большинство присутствующих, не так ярко накрашена, не так откровенно одета, и в целом по виду воспитана.
– Ты че вообще лезешь? Тебе какое дело? – бросила ей я, совсем ошеломив ее своей борзостью.
– А-а-а, так это точно ты! Ты – Гарзач, да? – присаживаясь с горящими глазами за соседнюю парту, спросила она.
– Даже если да, дальше че?
– Я о тебе только слышала, но мечтала познакомиться! Я Настя.
– Безмерно рада. Настя, свали отсюда.
– Ого! Ты еще резче, чем о тебе рассказывают. Спасибо огромное от всех журналистов за то, что ты высказала Корнеевой. Мы тебе памятник поставим.
– А мне казалось, ставить памятники – специальность скульпторов, а не журналистов, – не удержалась я, с удовольствием откидываясь на спинку.
– Значит, статью напишем, – улыбнулась девушка искорке дружелюбия в моем голосе. – А что ты делаешь здесь, на нашем потоке? Ты же вроде с другого направления.
– Я работаю под его руководством, – кивнула я на ту сторону аудитории.
– Да ты что-о-о?! – Настя выкатила и без того большие глаза, схватившись за спинку от удивления. – Ты хоть знаешь, что от этого препода все наши девки кипятком писаются?
– Догадываюсь, – недовольно ответила я, превращая свой рот в волнистую линию.
– Как ты добилась, открой секрет!
– Чего?
– Его согласия, конечно!
– Не поняла. Я ничьего согласия не добивалась.
– Ты хочешь сказать, он САМ предложил тебе руководство?!
– Да.
– Ни. Хрена. Себе. Это первый случай в истории. Чтобы он сам выбрал студентку и… хотя… – она внимательно всмотрелась в мое лицо. – Да. Понятно, почему он выбрал именно тебя.
– Бьюсь над этим вопросом. Может, поспособствуешь?
– Ну, понимаешь… – она загадочно наклонилась ближе. – Все наши знают, как он любит девочек с… – тут она замолчала и сделала странное лицо, будто изображала стеклодува.
– Че, блять? – чуть не засмеялась я. – Девочек с?.. С чем? С прибабахом, как ты?
– Нет! Девочек со щечками, – шепнула она так, будто это был самый великий секрет факультета. Довлатов любит девочек со щечками. Охуеть не встать.
– Не поняла. Это как?
– Ну, все заметили, особенно на экзаменах: он зверски заваливает студенток со впалыми щеками, с четко выделяющимися скулами, короче, анорексичек, а вот студентки с такими щечками, как у тебя, сдают ему без проблем.
– Так вот, в чем дело. В том, что я толстая.
– Ты че, дура? Ты не толстая. Просто тип лица такой. Ты при теле – у тебя все хорошо.
– Ага. Есть, за что подержаться.
– Вот! Точно! Именно так. Таких он и любит. Ну, точнее, симпатизирует им.
– Педофилия какая-то. «Девочки со щечками». Вот, где собака зарыта.
– Может, дело не только в этом. У тебя еще губы полные, и форма красивая, строго очерченная. Может быть, еще и это. В совокупности.
– Ну, спасибо, что прояснила ситуацию. Настя. – Сказала я упавшим голосом и перевела взгляд на Довлатова – тот сидел, глядя в потолок, но словно почувствовал мой взгляд на себе, вопросительно кивнул и вновь дал знак: «время».
Студенты расселись по своим местам и дослушали лекцию. Я даже не знала, радоваться мне или грустить от подобного известия. Радоваться, что я ему понравилась из-за того, что не иссушенная плоскодонка, или грустить, что понравилась ему не в целом, а только одной частью тела. Меня так перекрыло по этой теме, что по окончании пары я сама подошла к нему в стремительно пустеющей аудитории – народ утекал на перерыв, не забывая оглядываться на меня, как на диковинную экзотику.
– Вы, помнится, поговорить хотели о чем-то, – напомнил Довлатов, едва я подошла к его столу.
– «Триаверин». Вы платили за него?
– Что такое «Триаверин»? – строя дурачка, он, сидя на месте, скрестил руки.
– Не надо делать вид, что впервые слышите. Больше некому. Я хочу знать, зачем Вы это делали.
– Я не понимаю, о чем Вы говорите, Яна.
Я замахнулась и треснула кулаком по его столу, скрипнув зубами на всю аудиторию, но Довлатова это ничуть не испугало – по-моему, он даже ожидал подобного, и уголки его рта опустились с неприязнью, переносица сморщилась, брови сошлись над нею.
– Не надо мне врать, – опираясь о стол двумя руками, я нагнулась и нависла над ним.
– Без психов, Яна, – отрезал он. – Я лишь хотел, чтобы Вы скорее выздоровели. Поймите, в тот день, когда я Вас привез в больницу, Ваши родители этого сделать не могли.
– Это совсем… совсем не по-преподавательски! – выдохнула я.
– Зато Вы здоровы, и мы можем работать.
– Неужели у Вас так много лишних денег? Вы же семейный человек. Я все Вам отдам, – твердо заявила я, вызывая
