Короче, он решил, что у богатой старушки от одной картины не убудет. «Раскольников» несколько дней следил за квартирой старушки, выяснял, кто еще там живет, в какое время пожилая дама пьет чай, ужинает, кого посылает в магазин. Ну и выбрал наконец час, когда она осталась одна. Но немного не рассчитал. Старушка, как назло, не вовремя вышла из дальних комнат. В итоге пришлось слегка стукнуть ее по темечку. Слава тебе господи, топора, как у Раскольникова, у грабителя не было. Тюкнул старушку по затылку чемоданчиком с инструментами, она и вырубилась. Это, похоже, в его планы не входило. Ну, раз уж так получилось, грабитель прихватил с собой из квартиры кое-что из мелкой скульптуры и старинной посуды. Не рисковать же, в случае чего, свободой из-за одной картины!
В этот день электрику капитально не везло: в подъезде на него внезапно напала служебная собака. Поэтому вырезанный из рамы холст воришка бросил. Впрочем, это вы и сами видели. Однако он все же успел убежать с сумкой, набитой предметами антиквариата, особенной ценности не представлявшими. Благодаря нашим коллегам, а также служебной собаке и ее хозяину воришку выследили. В итоге «джентльмену удачи» придется опять отправиться на нары, теперь уже за грабеж.
— А та дама, ну, авантюрного склада, она ни в чем не виновата? — осторожно поинтересовалась Инна.
Владимир опять внимательно посмотрел ей прямо в глаза и чуть заметно улыбнулся:
— Ну, во-первых, дамские фантазии уголовно не наказуемы. Иначе полстраны село бы за то, что втайне мечтало ограбить богатых и оказаться на их месте. Ну, притащила эта дамочка с собой в гости к старушке художника по свету — так ведь Полина Андреевна его сама в дом и впустила. А он бабульке и вправду проводку починил. В том, что театральный осветитель стал невольным наводчиком, его злого умысла не было. Точно известно, что ему из награбленного ничего не перепало. А во-вторых, эта авантюрная дамочка очень помогла следствию: вернула холст, брошенный грабителем в подъезде, законной владелице, поручила хозяину собаки организовать слежку за преступником… И вообще благодаря этой активной дамочке и ее приятелю за квартирой Полины Андреевны было легче несколько дней вести наружное наблюдение.
— Я еще в квартире на Мойке поняла, что вы в курсе моего похода с Романом Караваевым к Полине Андреевне, — пробормотала Инна.
— Ну, разумеется, я все знал, — улыбнулся попутчик. — Мне по должности положено знать такие вещи. Наблюдение за квартирой Покровской, отслеживание связей Полины Андреевны и было одной из целей моего приезда в Санкт-Петербург. Каким-то шестым чувством, необходимым оперу, я почуял: вскоре может произойти ограбление. Важно было не допустить нескольких вещей. Во-первых, чтобы пожилая женщина, она же — ценный свидетель многих интересных питерских событий, случайно погибла. А во-вторых, чтобы произведения искусства, представляющие немалую ценность и большей частью приобретенные Никитой Покровским незаконным путем, не сгинули за границей. Что же касается вас, Инна Павловна, то ваш пристальный интерес к Полине Андреевне угадать было совсем несложно. Правда, я до сих пор не понимаю, почему вас так интересовал именно поддельный «Портрет графини»? Вы что-то говорили во время нашей встречи в музее про тетушку…
— Это длинная, запутанная и грустная семейная история, — вздохнула Инна и рассказала в общих чертах про Изольду, ее отца-немца и завещанный тетушке портрет прапрабабушки.
— Благодаря вам я сейчас понял одну важную вещь, которая мне не давала покоя с тех пор, как увидел оригинал «Графини» в Русском музее, — медленно сказал Володя. — Теперь и мой пазл тоже наконец сложился. Я все думал, что за странная надпись на изнанке «настоящего» портрета. И кто такая «Изольдочка», которой некий Карл Шмидт так трогательно подарил эту картину на совершеннолетие? Надо же, как неожиданно легко благодаря вам разрешилась эта загадка!
Владимир вздохнул, ослабил тугой узел галстука и откинулся на спинку сиденья.
— Ну ладно, спасибо портрету, хоть он мне, признаться, изрядно надоел, — за то, что помог нам познакомиться поближе, — улыбнулся Владимир Ильич. — Поневоле поверишь в мистические свойства старинных картин и во все эти страсти, над которыми я прежде смеялся…
Он еще раз посмотрел на Инну. Поправил волосы, положил на стол свои красивые руки и сказал совсем другим тоном:
— Короче, с работой на сегодня покончено, больше не хочу говорить о картинах. — Он объявил это так, словно только что снял милицейскую форму и переоделся в гражданское. — А теперь давайте-ка, Инна, пить чай. С питерскими знаменитыми пирожными. Свежайшими, между прочим. На Невском брал, перед самым отъездом. Из-за этого чуть не опоздал к поезду.
Он утопил ее маленькую руку в своей громадной лапище и робко спросил:
— Может, все же перейдем на «ты»?
Инна неожиданно для себя подвинулась к попутчику совсем близко, вдохнула ноздрями его хвойный, зимний, надежный, почти родной запах и улыбнулась:
— Давай. Хочется верить, что и в Москве ты никуда не исчезнешь, Володя…
— Не исчезну, если ты сегодня не будешь плакать. Ну, как тогда в купе. Знаешь, женские слезы для нас, ментов, самое страшное — что-то вроде отдела внутренних расследований.
Володя внезапно обнял ее и нежно поцеловал в губы. Инна, к своему удивлению, не возмутилась и не отпрянула. Наоборот, обняла его покрепче. Это был обычный поцелуй. Не Казановы и не отъявленного бабника. Поцелуй любящего мужчины, с которым можно всегда оставаться самой собой, не заботясь о впечатлении, которое на него производишь.
Все ее страхи, вся усталость последних дней куда-то исчезли, и на сердце у Инны наконец стало тепло и спокойно.
«Ну дела! Никогда и ни за что не поверила бы, что можно влюбиться в мента, пусть и искусствоведа, — вдруг подумала она, — но вот случилось же… Рядом с этим человеком долга и слова мне почему-то уютнее, чем с прежними возлюбленными, с этими вечно умничающими, нервными и эгоистичными людьми искусства и весело-циничными работниками СМИ. Да, все это, конечно, хорошо, но… А мой кот? Мой Мурзик? — внезапно испугалась Инна. — Я четвероногих друзей не предаю. Вдруг Володя не любит животных? Тогда я никогда не смогу полюбить его».
— Погоди. У меня есть важный вопрос: как ты относишься к кошкам? — спросила она, отстранившись от него. Этот вопрос она задала строго, порывисто и с некоторой опаской.
— Обожаю! Они такие же непредсказуемые, как ты, никогда не знаешь, что у них на уме, — широко улыбнулся Владимир Ильич, словно вспомнил о чем-то очень приятном вроде чая с пирожными. — И еще они такие же грациозные. За кошками и женщинами можно наблюдать бесконечно. У меня много лет жил один огромный и гордый британец…
