Георгий Ланской - Оглянись на пороге

— Да-да, — холодно произнесла Алла. — Ты сейчас прямо как твоя мамаша говоришь. Ей тоже «кто-нибудь» в семье был не нужен. И я это семнадцать лет терпела.

Этой ледяной фразой она как-то невероятно ловко умыла обоих. Николай и Ольга пристыженно замолчали, думая каждый о своем. Супруг, возможно, вспоминал свою прошлую и, судя по всему, не слишком счастливую жизнь под крылом властной мамаши. Гостья же думала, что такой поворот событий ей совсем не нравится, и уж она точно не готова терпеть в своем доме «кого-нибудь», вроде этой белобрысой проститутки Натальи.

— Нам-то что делать? — взмолилась она. Николай понуро пожал плечами, Алла криво улыбнулась, но в уголке глаза блеснуло что-то вроде слезинки.

— Да ничего. Все рано или поздно утрясется. Будем ждать.

Ждать?

Ольга демонстративно отодвинула от себя чашку и поднялась.

— Вы как хотите, — ядовито сказала она. — А я ждать не намерена. Не для того сына рожала, чтобы смотреть, как он мучается. И костьми лягу, а сделаю все, чтобы Сережа жил как человек.

Николай что-то торопливо говорил вслед, но она уже не слушала, выбежав в прихожую. Сорвав пальто с вешалки, ринулась прочь из квартиры и вылетела в снежную круговерть, злая и несчастная. Голову распирала тупая боль, растекающаяся слабостью по всему телу, а холодный снег сыпался с потерявшего обморочную глубину неба и яростно бил в лицо.

После Вериного скандала и жалкой демонстративной попытки суицида Ирина была сама не своя. Как ни заслонял ее Димка, она успела углядеть рубиновые капли крови и брошенный в угол нож, с которого натекла крохотная лужица. Из клуба вышла на деревянных ногах, а уже дома, вцепившись в парня, долго всхлипывала, боясь отпустить хоть на минуту. Все ей казалось, что эта сумасшедшая ворвется в спальню и, криво усмехаясь, начнет полосовать вены на здоровой руке. Ночью Ирине не спалось. Она вставала, курила у окна сигарету за сигаретой, снова ложилась, стараясь не потревожить спящего Диму, на которого эта кутерьма никак не подействовала, и все подсовывала под него холодные ноги.

Он все-таки проснулся, повернулся и посмотрел сонным взглядом.

— Ты что не спишь?

— Не знаю. Ты спи, спи…

— Ладно, — буркнул он и прижал ее руки к своей груди. — Холодные какие…

— Дим?..

— М-м?

— Зачем она так?

— М-м?

— Вера. Зачем она это сделала? Это же… глупость какая-то, резать вены столовым ножом. Они ведь тупые, сразу ясно, что ничего не выйдет.

Дима вздохнул, выпустил руки и завозился, поворачиваясь к ней лицом.

— Ир, это все показуха, понимаешь? На дурачков рассчитанная, на публику. Эпатажно. Что может привлечь внимание? Кровь и сиськи. Сиськи у нее не так чтоб очень, потому выбрала кровь. Ты же понимаешь, что человек, всерьез желающий покончить с собой, не станет делать это так демонстративно. Он пойдет домой, откроет воду, ляжет в ванну и закончит дело там, в тишине, чтобы никто не мешал.

— Ты так говоришь, будто знаешь, как это — убивать себя, — содрогнулась Ирина. Тот криво усмехнулся и поднес к ее глазам руку.

— Знаю. Пробовал. Давно, еще в школе.

— О господи…

— Да ладно. Дичь была пацанячья. Думал — по большой любви. Училась у нас одна такая, вся из себя, на меня — ноль внимания, только хихикала да отворачивалась. Ну, я терпел, терпел, а потом думаю: не могу больше! Взял бритву отцовскую, набрал полную ванну и — чик по венам.

Давно заросшую рану она в полумраке так и не увидела, но схватила руку и стала вслепую целовать.

— Больно было?

— Больно? Ну, так, терпимо. Кровь сразу полилась, вода стала красная. Я полежал пару минут, а потом испугался. Перевязал как мог и в больницу побежал, сказал, что в гараже порезался. Мать потом ругала и даже по башке надавала, чтоб осторожнее был.

— А она? — осторожно поинтересовалась Ирина. — Та девочка?

— А она так и не узнала. Но я после того на нее совсем другими глазами стал смотреть. Решил: не стоит того, чтобы за нее умирать. И вообще, так жить захотелось…

Ирина перевернулась на другой бок, прижавшись к Диме спиной.

— Я тоже как-то умирала. Это после премьеры «Жизели» было. Тогда так получилось, что меня на главную роль назначили. Волновалась жутко, такая ответственность. В общем, загнала я себя репетициями, да еще меня уронили на поддержке. Боли были дикие в спине, но я терпела. Мне так хотелось выйти в «Лебедином озере», до судорог. Света белого не видела, и, знаешь, наверное, еще тогда семейная жизнь пошла наперекосяк, потому что ничего не хотела замечать. В общем, после премьеры в больницу попала и там поняла, что никогда мне уже не быть Одеттой. Так и буду до тридцати шести плясать у воды, помахивая розочкой. И тогда все у меня оборвалось…

Она замолчала, сглотнув подступивший к горлу комок.

— В общем, тогда я и умерла, наверное. Не буквально, конечно, жила по инерции и не получала никакого удовольствия.

— Долго? — прошептал он в ухо. Ирина слегка повернула к нему лицо и погладила пальцами по волосам.

— Долго. Пока тебя не встретила.

— Ого, — сказал Дима, задирая голову кверху.

Ирина тоже посмотрела наверх и ничего нового для себя не увидела. Потолок как потолок, старый, растрескавшийся, затянутый сетью пыльной паутины, свисающей вниз как испанский мох. По периметру тянулись железные лесенки для удобства, ржавые перекладины, на которых висел занавес, канаты, веревки, провода, тянущиеся вниз, словно безглазые змеи.

По ту сторону пыльного занавеса из красного бархата вообще не было ничего привлекательного. Ту, скрытую от глаз зрителя, сторону не ремонтировали и не приводили в порядок, кажется, вообще никогда. Ирина, прослужившая в театре около десяти лет, этого не помнила. Да, крышу ремонтировали, меняли износившееся покрытие на пластиковую черепицу, обтягивали новым материалом кресла в зале, клали паркет и стелили линолеум в фойе и, наконец-то, отремонтировали туалеты, которые в старые неблагополучные времена походили на стойла. Задник сцены не приводили в порядок ни разу. Туда даже уборщицы заглядывали раз в месяц, сметая в совок фантики от конфет и окурки, хотя за курение в неположенном месте нещадно гонял пожарный и директриса. Стены здесь были унылыми, с грязными разводами не то извести, не то эмульсии, покрытые трещинами, в которые немилосердно дуло. К ним прислоняли старые декорации, выстраивали вдоль бутафорскую мебель.

— Что тебя так удивило? — спросила Ирина.

Он указал наверх:

— Высота. Здесь, наверное, потрясающая акустика.

— Естественно, — нервно сказала она и потерла озябшие ладони. — Театры же так и проектируют, чтобы звуки не вязли в пространстве. Хотя иногда в этом есть определенные недостатки, особенно если сидишь близко к сцене. Я сама не замечала, а подруга как-то сказала, что если сидишь на первом ряду, от видимой воздушности балерин не остается и следа.