– Какая… струна? – оторопело спросила Маша. – При чем тут струна? Откуда ты ее взял?!
Архипов чуть было не сказал: “Да это мне полчаса назад Лизавета опять наболтала!..”
Но все-таки не сказал. Получалось, что он не только верит во всю “эту галиматью”, но даже активно ее пропагандирует.
Он притормозил, обернулся и за волосы поднял Витька. Тот сморщился и зашипел.
– Этот дом?
– Этот. Ну все, блин! Докатался ты!
Забор был красного кирпича и, как полагается, до неба. Архипов опустил стекло и посидел, приглядываясь и прислушиваясь.
Глухо падали в траву тяжелые летние капли. Осенние капли дождя никогда не падают с таким сочным и довольным звуком. Где-то лаяла собака, довольно далеко. Сосны за крепостной стеной стояли неподвижно, длинные тени, переломленные забором, доставали другой стороны улицы. Фонарь горел желтым светом.
– Люблю природу, – сказал Архипов и потянулся – специально для Маши. – В этом мы с Анатолием Петровичем похожи.
Еще в одном вопросе они были точно похожи – пожалуй, Архипов тоже хотел бы с ней жить.
Когда он увидел ее в первый раз в залитой светом Лизаветиной комнате, в этой штуке с горлом и без рукавов, он сразу все про себя понял. Зря Лизавета приписывала ему благородство души. Нет никакого благородства и никогда не было! Маша Тюрина слишком выбивалась из “холостяцкого флэта”, в который превратилась его жизнь. Он, Архипов, хотел ее и боялся за нее, и этого было достаточно. Он хотел спасать ее, поражать ее воображение, убедить ее в том, что он и есть Нэш Бриджес – Дон Джонсон. Еще он хотел облагодетельствовать ее, разметать всех ее врагов, покорить ее сердце, заманить ее в постель – и этому не было объяснений, просто так получилось, и все тут.
Лизавета наколдовала, черт ее побери!
– Володя, давай уедем отсюда! Пожалуйста. Ты правда не понимаешь, что делаешь!.. Ты не знаешь, на что они способны.
Она тряслась, хотя на улице стремительно теплело – ветер был влажный и вкусный, как будто пришедший из тропических лесов.
Делать этого не следовало, но не мог же он сдерживаться всю оставшуюся жизнь!
Архипов обнял Машу за шею, притянул к себе и поцеловал в губы.
Поцелуй должен быть просто поцелуем – без “продолжения”, какое уж тут “продолжение” перед боем и после плена!
Всего лишь поцелуй. Один. Не слишком долгий. Перед боем и после плена.
В голове загрохотало. Стало неудобно сидеть. Маша вздохнула и обняла его за шею худыми руками, совсем девичьими с шелковой, и бархатной, и черт знает какой кожей. Глаза она, конечно же, закрыла, а Архипов – нет, и прямо перед собой он видел бледные веки, синие тени, веснушки. Ее пальцы трогали его затылок, возились, как будто пытались найти что-то на ощупь, и это шевеление у него в волосах возбуждало ужасно.
Всего лишь поцелуй. Один. Я смогу остановиться. Всего один.
Архипов перевел дыхание, перехватил ее поудобнее – и поцеловал еще раз. Потом еще.
Тинто Брасс терпел-терпел, а потом все же кашлянул – приглушенно и деликатно гавкнул.
Маша с Архиповым стукнулись лбами.
– Мне надо ванну принять, – сказала она быстро, – и зубы почистить.
– Я же говорю – идиотка, – ответил он, и они посмотрели друг на друга.
– У меня дома твой брат и Расул Магомедов, – неизвестно зачем заявил Архипов. – Как ты думаешь, мы сможем их выгнать?
После чего Маша, ясное дело, смутилась до слез и отвернулась.
Прежде чем выгонять брата с напарником, нужно было “до конца исполнить свой долг”. Как-то Архипов в одну секунду позабыл об этом.
– Ну что? – спросил он у притихшего Витька. – Домофон есть или так будем кричать?
– Справа домофон.
– Вот и хорошо.
Выходить из машины Архипов не стал. Сдал назад, развернулся и ловко притерся к самому забору. И нажал блестящую кнопочку.
– Охрана есть? – деловито спросил он у Витька и опять нажал.
– Полно тут охраны! А ты попал, блин!
– Да! – бодрым голосом отозвался домофон. Архипов снизу вверх кивнул Маше. Она отрицательно покачала головой.
Значит, не Добромир.
– Добрый вечер, – произнес Архипов, – мне бы с господином Безсмертным увидеться, с Анатолием Петровичем. Как мне это сделать?
В домофоне произошли серьезные волнения и даже отчасти смута, что было заметно по изменению тона – на предельно осторожный – и еще потому, что послышались какие-то движения, как будто отвечающий гримасничал, махал руками и призывал остальных.
Очевидно, настоящее имя Добромира было строго засекречено.
– А вы… кто, простите?
– Я Архипов Владимир Петрович. Со мной еще Тюрина Мария Викторовна, ее-то Анатолий Петрович хорошо знает! И еще некая личность по имени Витек. Без фамилии. Его Анатолий Петрович знает еще лучше. Так что все свои.
Смута и движение в домофоне усилились, продолжались довольно долго, а потом устройство отключилось.
Маша взялась за щеки.
Архипов снова нажал кнопку.
– Ну что? – спросил он. – Посовещались?
Другой, значительный и красивый голос – Архипов опять посмотрел вопросительно, и на этот раз Маша кивнула – сказал веско:
– Оставьте машину у ворот. Мы вас пропустим.
– Э-э, нет, – весело отказался Архипов, – без машины не пойду. Спокойной вам ночи, господа и дамы.
После чего отпустил кнопку, включил задний ход и стал разворачиваться.
– Мы… уезжаем? – тревожно спросила Маша. – Ничего не вышло?
Архипов посмотрел на нее с сожалением, что нельзя ее поцеловать еще раз и прямо сейчас.
В мощном свете фар, выпукло осветившем забор и ворота, вдруг приоткрылась небольшая калитка, из нее выскочил человек, посмотрел на архиповский джип и скрылся.
Ворота стали медленно открываться.
– Очень я это богатство люблю и уважаю, – пробормотал Архипов, выкручивая руль. – Вот когда забор каменный до небес, домофон с пипкой, ворота железные, а открывать их руками надо. Зимой, поди, всей сектой откапывают, как снегом засыплет!
Маша посмотрела на него и неожиданно прыснула.
– А я знаю того, у ворот. Он был в “Мерседесе”, когда они тебя в Чертаново привозили.
– Да.
– Выходит, нет тут у него никакой охраны, иначе ворота охранник бы открывал! Только свои, друзья и подруги. Эй, Витек, ты чего же это обманываешь? Обманывать нехорошо!
Архипов нажал на газ и лихо перелетел через металлический порожек ворот.
За ними открылась забетонированная площадка, потом какая-то лужайка с чахлым газоном, потом несколько деревьев, а чуть подальше дом – массивный, красный с розовым. На уровне второго этажа торчала белая конструкция из палочек и стекла – оранжерея.
– Красиво, – оценил Архипов.
– Володя, я боюсь. Я ужасно боюсь.
