Я стала спиной к окну, прямо напротив двери, и смотрела, как Миша входит в комнату. У меня не было никакого желания скрывать свои чувства. Я смотрела на него исподлобья, с выражением недоброжелательного ожидания.
Мишино лицо тоже выражало истинные чувства.
Неприязнь, агрессию и страх. Он старался спрятать страх как можно дальше, но прищур голубоватых глаз и невольно прикушенная нижняя губа выдавали его.
Юра тоже вошел в комнату и теперь стоял за Мишиной спиной.
Я взглядом велела парню уйти. Он упрямо набычился, поджал губы в ниточку и отрицательно мотнул головой.
Я сурово нахмурилась, он сдался и повернулся, чтобы уйти. Но, уже взявшись за ручку двери, предупредил нашего гостя:
— Я буду за дверью.
— Да ради Бога, — расплылся в улыбке Троицкий. — Хоть под дверью.
Проводив Юру взглядом, обратился уже ко мне:
— Твоя овчарка меня не любит.
Я пожала плечами, разглядывая зятя. Сегодня он был в полном порядке и похож на себя всегдашнего.
— Зачем ему? Юра с тобой под венец не собирается.
— Да? — ехидно прищурился Миша. — А мог бы. Он холост, я вдов, оба свободны. А как я слышал, его пристрастия…
— Мы будем обсуждать сексуальную ориентацию моего телохранителя?
Я села в кресло, кивнула Мише на такое же по другую сторону журнального столика. Зять тут же сел, поддернув брюки, и, словно защищаясь, выставил вперед ладони.
— Ни Боже мой. Хотя, конечно, небезынтересно, почему господин Скоробогатов доверяет тебя именно ему. Боится, никто другой не устоит перед твоими чарами?
Он откровенно издевался надо мной. Я оставалась спокойной. Разговор не задевал меня. Мои мысли были заняты другим.
— Мы обсудили моего охранника и моего мужа.
Теперь, очевидно, следует поговорить о погоде и о собаках. После чего ты сможешь откланяться.
— Ты хочешь, чтобы я ушел? — не поверил Миша.
— Хочу.
— Даже не узнав, ради чего я здесь?
— Даже.
Он поерзал в кресле, провел ладонью по редеющим белокурым волосам. Мое безразличие сбило его с выбранной линии поведения. Но Троицкий еще не сдался.
— Угости меня своим кофе, и я все тебе расскажу.
Он вытянул скрещенные ноги и усмешливо взглянул на меня. По-доброму, как казалось ему, по-шакальи, как видела я.
— У тебя есть пять минут. Хочешь — говори, хочешь — выметайся молча.
Миша надулся, глядя куда-то мне за плечо. Я просто слышала, как прокручиваются шестеренки у него в голове.
Мише нужен был скандал. Он надеялся получить информацию, для чего стремился вывести меня из равновесия, считая, что, потеряв над собой контроль, я сообщу ему что-то важное. План сорвался, и теперь он лихорадочно придумывал новый.
— Ну все. Ты у меня побывал. Теперь уходи.
Троицкий послушно встал и задумчиво покачался с пятки на носок.
Несмотря на невысокий рост и явно избыточный вес, выглядел он неплохо. Да нет, выглядел он хорошо: был молод и привлекателен. Некоторая нервозность не портила его. Наоборот, окрашивала румянцем бледноватые щеки.
Я так ненавидела его, что могла оставаться спокойной в его присутствии. Ничто не могло ни убавить, ни прибавить силы моему чувству.
Миша колебался, и в какой-то момент я испугалась, что он и впрямь уйдет. Этого нельзя было допустить, и я, стремясь вызвать в нем чувство протеста, еще нажала на него:
— Уходи! И запомни: ты был здесь в последний раз. Больше тебя в мой дом не пустят.
— Почему это? — вскинулся Троицкий, обрадованный возможностью продолжить разговор в тайной надежде вызвать меня в конце концов на скандал.
— Ты знаешь.
Я пошла навстречу его желаниям и дала втянуть себя в перепалку.
— Ты что, по-прежнему носишься с этим бредом?
— Что ты называешь бредом? — все больше втягивалась я, словно нехотя поддерживая разговор.
На самом деле я, кажется, впервые в жизни так тщательно подбирала слова. Миша должен был сказать и услышать то, что я хотела. И при этом думать, что драма разыгрывается по его сценарию. До поры до времени. Он так и думал, поэтому, дразня меня, насмешливо выговорил:
— Твою идею, что я убил свою жену.
На мгновение я выпала из кадра, не в силах проглотить простую фразу, произнесенную столь обыденно, и молчала, глядя прямо в его гладкое, красивое, несколько женственное лицо. Миша тоже смотрел прямо на меня и что-то увидел, потому что в его зрачках мелькнул страх и убавилось уверенности в голосе.
— Я не убивал Лялю. И никто не убивал. Она умерла от болезни.
— Или от укола…
— Чушь! Лекарства прописаны врачом.
(Да. О враче я почти забыла. Что там Милка накопала?).
— А дозировка?
— А что дозировка? — Он затаился.
— Сам знаешь…
— Нет, я не знаю.
— Зачем ты пришел? Еще раз услышать, что я считаю тебя убийцей своей дочери? Считай, услышал.
— Ты сумасшедшая.
— Нет.
— Да. Твое место в дурдоме.
— А твое в тюрьме.
Он начал заводиться, но еще сдерживался.
— Это ты устроила заметку в газете?
— А если не я?
— Тогда кто?
— Кто-то, кто думает как я.
— Твои придурочные подружки?
— А если нет?
Я откровенно дразнила Мишу, и он попался. Его лицо побагровело, глаза вытаращились.
— Кто же, если не вы?
— Видимо, существуют люди, которым происшедшее кажется подозрительным. Я их не знаю, но обязательно познакомлюсь и тогда…
— Что тогда? — зашипел он побелевшими от бешенства губами и сжал кулаки. — Никто ничего не докажет. Никогда.
У меня закружилась голова. Если то, что я услышала, не признание… Лялька, Лялька, доченька, девочка моя.
Я на мгновение закрыла глаза, открыла их и, глубоко вздохнув, покачала головой:
— Я тоже так думала. — Голос плохо слушался меня.
— А теперь не думаешь?
Ему почти удалось справиться с собой. Это помогло и мне взять себя в руки. Я еще раз глубоко вздохнула.
— Когда я думала, что тебе удалось «идеальное» убийство, — словно не слыша его, продолжала я, не отводя глаз от своих сцепленных на столе рук, — даже тогда я поклялась себе, что ты не останешься безнаказанным. Газетная заметка — пробный шар. Я поделилась бы своими подозрениями со всей страной через газеты, журналы, телевидение… Я употребила бы все деньги моего мужа, его влияние, связи, всю свою энергию, чтобы вбить в головы людей твой образ женоубийцы. Ты бы ездил из города в город, из страны в страну, но везде на тебе было бы клеймо подозреваемого в убийстве.
Я подняла на него глаза и увидела, как он напуган.
Он снова сел в кресло. Но сейчас он рассыпался от страха, распался на отдельные фрагменты. И я добила его:
— Но теперь ничего этого не понадобится. Твое преступление перестало быть «идеальным». У него есть свидетель.
