Мысли Зейна работали в том же направлении.
– Я всегда поражаюсь, – промолвил он, – что некоторые люди могут сделать, будучи раненными.
Несмотря на то, что думало большинство обывателей, огнестрельное ранение, даже смертельное, не обязательно сразу же сбивает жертву с ног. Все полицейские знают, что даже тот, чье сердце фактически разрушено пулей, может еще напасть и убить, и умереть только тогда, когда его мозг погибнет от кислородного голодания. Человек, обезумевший от наркотиков, способен выдержать бесчисленные удары и продолжать бороться, несмотря на страшные раны. В то же время находились и такие, кто получив небольшие легкие ранения, падали, как подкошенные, и кричали, не переставая, пока не оказывались в больнице и не получали лошадиную дозу успокоительного. Это был вопрос чистой психики и стойкости, а Санни обладала титанической силой воли. Он надеялся, что она направит ее на выживание.
Прошло почти шесть часов, прежде чем усталый хирург приблизился к ним, – шесть самых долгих часов в жизни Ченса. Врач выглядел измученным, и Ченс почувствовал ледяной коготь страха. Нет. Нет...
– Думаю, она выкарабкается, – сказал хирург и улыбнулся с таким триумфом, что Ченс мгновенно понял, какое сражение шло в операционной. – Мне пришлось удалить часть печени и тонкой кишки. Рана печени – вот, что вызвало обширное кровотечение. Пришлось перелить ей чуть ли не всю кровь, прежде чем мы взяли ситуацию под контроль, – он протер лицо рукой, – какое-то время положение было критическим. Ее кровяное давление достигло нижнего предела, и произошла остановка сердца, но мы вернули ее назад. Реакция зрачков у нее нормальная, и все важные органы находятся в удовлетворительном состоянии. Ей повезло.
– Повезло, – эхом отозвался Ченс, все еще ошеломленный сочетанием хороших новостей с унылым перечнем повреждений.
– Ее задело осколком пули, наверное, рикошетом.
Ченс знал, что Санни не была ранена, пока он держал ее в ручье. Скорее всего, это случилось, когда она оттолкнула его в сторону, а Дарнелл выстрелил. Очевидно, Мэл промахнулся, и пуля, ударившись о камень в ручье, раскололась.
Санни защитила его. Снова.
– Мы продержим ее в блоке интенсивной терапии, по крайней мере, двадцать четыре часа, возможно, сорок восемь, пока не убедимся, что нет осложнений. Но, на самом деле, я почти уверен, что у нас все под контролем, – хирург усмехнулся, – она выйдет отсюда через неделю.
Ченс осел, прислонясь к стене, сжимая колени и упираясь в них лбом. У него кружилась голова. Крепкая рука Зейна опустилась на его плечо, даря поддержку.
– Спасибо, – сказал Ченс врачу, повернув голову и посмотрев на него.
– Вам нужно прилечь? – спросил тот.
– Нет, я в порядке. Боже! Я чувствую себя великолепно. С ней все будет хорошо!
– Да, – подтвердил хирург и снова усмехнулся.
Санни всплывала на поверхность сознания, как поплавок в воде: то вверх, то вниз. Первое время она могла осознавать только фрагменты действительности. Санни слышала голоса, хотя не могла разобрать слов, и тихий жужжащий звук. Она также ощущала какой-то предмет в горле, но не понимала, что это трубка. Она понятия не имела, где находится, и даже, что она лежит.
В следующий раз, когда Санни пришла в себя, она почувствовала под собой гладкий хлопок и опознала простыни.
Еще через некоторое время ей удалось приоткрыть глаза, но зрение оставалось нечетким, и смысл большого количества аппаратуры вокруг нее ускользнул от девушки.
В какой-то момент Санни поняла, что она в больнице. Ощущалась боль, но отдаленная. В горле больше не было трубки. Санни смутно вспомнила, как ее удалили и что это неприятная процедура, но ее чувство времени сильно перепуталось, поэтому ей казалось – она помнит трубку в горле уже после того, как ту убрали. Какие-то люди все время входили в маленькое помещение, где она лежала, включали яркий свет, говорили и трогали ее, проводили интимные процедуры.
Постепенно ее власть над собственным телом начала возвращаться по мере того, как действие анестезии и лекарств уменьшалось. Ей удалось сделать слабый жест к животу и прохрипеть одно слово:
– Ребенок?
Медсестра интенсивной терапии поняла.
– С вашим малышом все в порядке, – сказала она, утешающе похлопав Санни по руке.
Санни успокоилась, после чего почувствовала ужасную жажду. Следующим ее словом стало «вода», и ей положили в рот кусочки льда.
С возвращением сознания пришла боль. Она подбиралась все ближе, замещая туман, оставленный лекарствами. Боль была ужасной, но Санни почти приветствовала ее, потому что это означало, что она жива, а какое-то время назад она думала, что умрет.
Чаще всего Санни видела медбрата по имени Джерри. Он вошел в палату, как обычно, улыбаясь, и сказал:
– Там кое-кто пришел и хочет видеть вас.
Санни яростно затрясла головой, совершая огромную ошибку. Движение вызвало волну муки, подавившей действие обезболивающих.
– Никаких посетителей, – удалось вымолвить девушке.
Казалось, будто она провела в отделении интенсивной терапии много дней, целую эпоху, но когда она спросила об этом Джерри, он ответил:
– Приблизительно тридцать шесть часов. Мы скоро переведем вас в частную палату. Её сейчас готовят.
Когда ее перевозили, она находилась в сознании достаточно, чтобы видеть, как наверху мелькают плитки потолка и огни ламп. Санни краем глаза заметила высокого мужчину с черными волосами и быстро отвела взгляд.
Перемещение девушки в отдельную палату стало полноценной операцией, потребовавшей усилий двух санитаров, трех медсестер и занявшей полчаса. Работа закончилась, когда всё, включая саму Санни, переместили и устроили на своих местах. Новая кровать была удобной и прохладной; девушке приподняли изголовье и поправили подушку. Сидя, пусть даже и таким образом, Санни чувствовала себя намного более здоровой и контролирующей ситуацию.
В палате стояли цветы. Розы персикового цвета с намеком легкого румянца по краям лепестков, они распространяли пряный острый аромат, который перебивал больничные запахи антисептиков и чистящих средств. Санни уставилась на цветы, но не спросила, от кого они.
– Я не хочу никого видеть, – сказала она медсестрам, – я просто хочу отдохнуть.
Ей позволили съесть желе и выпить слабый чай. На второй день в отдельной палате она выпила какой-то бульон, после чего ей разрешили в течение пятнадцати минут посидеть на прикроватном стуле. Было так хорошо стоять на собственных ногах, пусть и несколько секунд, которые потребовались, чтобы добраться до стула. Это ощущение превосходило даже облегчение, испытанное ею, когда ее снова уложили в кровать.
