Жалеть животных? Как я могу жалеть животных, если не умею жалеть людей?
От выпитой порции виски у меня приятно закружилась голова, тело стало легким и невесомым. Я подошла к бару, налила вторую порцию и вновь растянулась на шкуре медведя. Камин пылал так жарко, что мне пришлось встать, раздеться до трусиков и лечь обратно. Я перекатилась на спину и почувствовала, как затвердели мои соски.
Тело напряглось, как струна, на шее выступили маленькие капельки пота.
Я закрыла глаза и вспомнила свой далекий Хабаровск. Очень часто бывают моменты, когда я начинаю жалеть себя. Кто виноват в том, что жизнь повернулась именно так, а не иначе? Грязные приставания ненавистного мне отчима оставили в душе настолько черный след, что даже по прошествии времени ни с того ни с сего всплывают в памяти.
Вот я лежу на своей даче, которая тянет почти на миллион долларов, на медвежьей шкуре, которая тоже стоит немалых денег. За окнами стоит мой «шестисотый» «Мерседес», и только одному богу известно, какой ценой мне все это досталось. Деньги никогда не бывают чистыми. Они грязны только потому, что называются деньгами. Они достаются нам потом и кровью, но когда мы приходим к большим деньгам, то стараемся забыть про все унижения, через которые пришлось пройти, прежде чем в кармане завелась кругленькая сумма.
Вот сейчас я имею деньги и власть. Головорезы слушают каждое мое слово и исполняют все мои прихоти.
Коммерсы дрожат и заглядывают в рот. А ведь все могло быть совсем по-другому. Я всего достигла сама. Я сильная. Я такая сильная, что иногда даже сама себе удивляюсь. Моя жизнь просто не могла сложиться иначе. Я не отношусь к тому типу девушек, которые, встретив богатого дядю, любой ценой пытаются женить его на себе. Мне всегда приходилось доказывать свою неординарность самой, выгрызать место под солнцем зубами. Наверное, это оттого, что я родилась в семье, где до меня никому не было дела. У меня не было любящей мамы, трясущейся за свое чадо больше всего на свете, не было доброго папы.
Моя семья считалась неблагополучной, и это клеймо стояло на моем лбу все школьные годы. Я никогда не любила школу и все, что с ней связано. Мне приходилось ходить на занятия в дырявых туфлях со скособоченными каблуками. Это были самые дешевые кооперативные туфли.
Однодневки – как их тогда называли. Только вся разница состояла в том, что мои сверстницы если и покупали такие, то носили лишь несколько недель, а я таскала их год.
Когда туфли начинали несносно жать, я стаптывала пятки. А позже я обрезала задники, и получались шлепанцы.
При воспоминаниях о капроновых колготках меня вообще кидает в дрожь. Они были зашиты до такой степени, что были похожи на большой клубок разноцветных ниток. Господи, о каких кавалерах могла идти речь! Меня никогда и никто не любил. Что ж, это помогло мне полюбить себя и увидеть в себе сильную личность. Я стала сама для себя доброй мамой и заботливым папой. В те годы, когда мои сверстники бегали по дискотекам и собирались в компании, я шла в «Интурист» и мыла полы в туалетах.
Банка хлорки и резиновые перчатки стали моими первыми рабочими инструментами.
Я хорошо помню тот день, когда мне выдали первую в жизни зарплату. Я держала эти жалкие червонцы и обливалась слезами. Дойдя до первого кооперативного ларька, я купила себе ярко-красные дешевые туфельки на каблучках и новые колготки. Принарядившись, представила, что это моя милая ласковая мама сделала мне столь щедрый подарок. Расставаться со старьем было жалко, хотя еще немного – и от него осталась бы одна труха. Я аккуратно завернула изношенные туфли в пакет и выкинула в мусорный бак. Следом полетели колготки.
Я всегда умела работать, если знала, что за эту работу мне дадут денег. Прошло время, я уже не мыла туалеты, а убирала номера. Иногда я находила на кроватях долларовые купюры. Это были чаевые за то, что номера сияли чистотой. Даже смешно вспоминать, но в те времена, держа в руках жалкий доллар, я не могла нарадоваться своему счастью.
Закончилась школа. Кто-то готовился поступать в институт, кто-то в училище, а я твердо знала, что для меня двери этих заведений навсегда закрыты. Мне не на кого надеяться, а на стипендию я не потяну. Меня может спасти только работа. Я даже не смогла пойти на выпускной бал.
Мне просто было не в чем… Одноклассники пришли бы нарядными, с довольными родителями и цветами. У меня же не было ни того ни другого. Ни хотя бы мало-мальски приличного платья, ни приличных родителей, которых можно было бы привести в общественное место. В тот вечер я горько плакала и танцевала со шваброй в коридоре.
Через месяц я пошла на повышение и стала бегать с подносом по ресторану, обслуживая иностранных туристов. Я прошла школу выживания, да и психологии я училась не по учебникам. Только я могла продать одну и ту же бутылку водки пять раз за вечер одним и тем же пьяным мужикам! Только я могла на три четверти разбавлять водку в графине и приносить ее в дым пьяным клиентам! Я прекрасно понимала, что, когда клиенты дойдут до кондиции, им уже совершенно нет разницы, что они будут пить – воду или водку. Единственное, что от меня требовалось, – преподнести этот графин так умело, словно там налита отличного качества самогонка.
В то время мне слишком много приходилось терпеть.
Я выработала в себе железную волю и умение не расстраиваться по пустякам. Сколько хлопков по заднице, щипков, наглых приставаний я перенесла, будучи почти ребенком, – страшно вспомнить, но я всегда улыбалась, давая выход своей злости в тот момент, когда выписывала счет. Я умудрялась обсчитывать на пятьдесят рублей и больше с наглой улыбкой на лице и при этом не забывала брать щедрые чаевые. Другие официантки были намного старше меня, но даже они поражались, как ловко я все это делаю. Они говорили, что это талант. Поэтому самых несговорчивых клиентов всегда посылали ко мне.
Когда освободилось место администратора ресторана, все в один голос предложили мою кандидатуру, хотя по возрасту мне было еще не положено занимать такой пост. И все же в восемнадцать лет я стала администратором столь солидного заведения. Я была как рыба в воде на своей работе и неплохо зарабатывала. Сняла уютную квартирку в центре города, купила маленькую японскую малолитражную машинку, привела себя в порядок и приоделась. В тот момент я и встретила его. Он годился мне в отцы, если не больше. Он был крышевым нашего ресторана, и мне волей-неволей приходилось с ним общаться, устраивая банкеты для него и его братков. Я многим ему обязана, и поэтому воспоминания, связанные с ним, не такие грустные.
Теперь, имея деньги, я вспоминаю свое прошлое со слезами на глазах. Когда нахлынет, я всегда стараюсь выплакаться и себя пожалеть. О том, что со мной было, знает только Юлька. Она сумасшедшая, потому что восхищается мною. Юлька считает, что мне нечего стыдиться и скрывать, но я так не считаю. Чтобы понять все это, надо это пережить. Наверное, поэтому, бывая в Хабаровске, я стараюсь не проходить мимо «Интуриста». Там осталась частичка моего сердца, моих слез, унижений во имя того, чтобы доказать окружающим, на что я способна.
