— И тебе не жаль ее?
— Жаль, но другого выхода не было. Конечно, я бы лучше убила тебя. Да, кстати! Ты небось думаешь, Коля запретил мне это из любви к тебе? Ничего подобного, и не мечтай.
Я медленно произнесла:
— Запретил тебе меня убить… ты собиралась… Когда?
Но я уже знала ответ. «Надо, надо, надо», — повторял у моего изголовья Нелькин голос. «Нет, нет», — твердо возражал Макс. Это был не плод больной фантазии, а реальность! И рисунки, увиденные мною в ящике стола роковой квартиры… среди них, кажется, мелькнул подаренный Нельке седьмого марта, тот, с красивыми платьями, я вспомнила его. Как много странностей объяснилось в единый миг… все встало вдруг на свои места.
— Когда запретил убить? А когда ты валялась в бреду после дефлорации, — гнусно хмыкнула Нелька. — Вот уж, даже не подозревала, что ночь с полноценным мужиком может так на кого-нибудь подействовать. Ты была в том состоянии, что достаточно было самой малости, и ты бы умерла, и никто б ни о чем не догадался. Все концы ушли бы в воду, некому было бы бороться за оправдание Светки, и все было бы хорошо. Но Коле покоя не давал твой талант. Он считал, это золотое дно. Поняла, да? — лихорадочно уточнила моя собеседница, и на щеках ее появились пятна. — Он ни секунды не был в тебя влюблен, он сам мне это сказал! Но если б удалось прибрать тебя к рукам, то потом много лет можно было бы делать на тебе большие деньги. Только на это ты и годишься. Вот так. Но даже ради денег он никогда бы не женился на тебе, понимаешь? Я хочу, чтобы ты знала это. Он слишком тебя для этого презирал. Вот что я хотела тебе рассказать. Ты для него — золотой осел. Ослица, глупое животное, нелепая кукла. Тебя никто и никогда не полюбит, ты слишком для этого проста. Никто и никогда, поняла? Использовать — это да, это легко, а любят совсем других. Таких, как я, с которыми можно общаться на равных, иметь общий бизнес, общие планы.
«Зато предложение Макс сделал мне, а не тебе», — против воли подумала я и, вздохнув, спросила:
— Ты собираешься рассказать про Макса милиции?
— Если ты не выдашь Колю, не выдам его и я, — тихо ответила Нелька. — Я хочу, чтобы это осталось на твоей совести. Решай!
— Но… как ты сможешь мотивировать убийства, не рассказав о нем?
— Очень просто. Зачем ментам знать, что я связана с организаций, это мне только во вред. Я познакомилась с иностранцем, он мне понравился, я привела его к себе, а он стал требовать разных извращений. Вот я и решила его усыпить, поскольку иначе остановить не могла. Но случайно отравила. Страшно перепугалась, и Сережа из светлой любви ко мне помог избавиться от тела. Поскольку я чистосердечно признаюсь во всех трех убийствах, особенно копать у милиции причин не будет. Какое им до Коли дело? Да ему и предъявить нечего, не в чем обвинить. Он специально уложил тебя в постель не раньше, чем тебе исполнилось восемнадцать, так что нет даже совращения несовершеннолетней.
— Нечего предъявить? Разве сутенерство — не преступление?
— Забудь про литературный жаргон, — пожала плечами Нелька. — Какие теперь сутенеры? Коля время от времени поставляет свеженьких девочек очень влиятельным лицам, так что ничего ему не будет. В конце концов, кому он делает плохо? Все стороны довольны, включая получающих процент ментов. Вот если я расскажу, что он знал про убийства и скрыл это, тогда другое дело, у Коли могут возникнуть некоторые проблемы… но я не расскажу, если не расскажешь ты. Ну, как?
Я кивнула. Пускай на моей совести будет грех, но выдать Макса… Колю… у меня не хватало сил. «Так храм оставленный — все храм, кумир поверженный — все бог». Нет, неправильно! Этот человек стал мне противен, и, если бы он оказался убийцей или грабителем, я б разоблачила его, не поколебавшись. Но раз его преступление лишь в том, что он, словно царь Мидас, все, к чему прикасается, даже любовь, превращает в золото, то и наказание, как к Мидасу, придет к нему само собой. Кто я такая, чтобы наказывать?
Нельку увели. Я сидела в прострации, пытаясь осознать страшные новости. Макс… Коля… никогда не любил меня. Он смеялся надо мной. Почему-то даже теперь эта мысль причиняла огромную боль. Нелька добилась своего и сумела сделать мои страдания еще сильнее.
— Ты ведь думаешь не о ней, а о нем?
Я вздрогнула.
— О ком, Сашка?
— О Максе. Забудь о нем. Считай, что его и не было никогда!
Я горько улыбнулась.
— А его действительно никогда не было, Сашка. Это был мираж. Я любила мираж, и было смешно надеяться, что он ответит мне взаимностью.
— Но… но ведь ответил.
— Откуда тебе знать, Сашка?
— Уж я-то знаю точно. Когда любишь, в таких вещах не ошибаешься. Ты разлюбила его, я знаю, а он мерзавец, я это тоже знаю, ты никогда не была бы с ним счастлива, но сегодня он смотрел на тебя, понимая, что теряет навсегда, и любил. Тебе стало легче оттого, что это так?
— Да, — с удивлением подтвердила я.
— И слава богу! Главное, чтобы тебе было легче, Машка. Ты не заслуживаешь плохого. Я так хочу, чтобы тебе было хорошо!
Глаза Сашки сияли, лицо преобразилось. Вместо смешного мальчишки я вдруг увидела взрослого человека, мужчину. И лишь тогда до меня дошла первая часть его слов. Я подняла голову в ожидании. «Когда любишь, в таких вещах не ошибаешься». Это было произнесено во утешение или…
— Ты, наверное, единственная, кто еще не знает, что я люблю тебя, — усмехнулся Сашка не менее горько, чем только что я. — Иногда мне кажется, я сумасшедший. Зимой было легче, а этот чертов март! Я думаю о тебе день и ночь. Я не могу спать, потому что думаю о тебе. Я брожу по улицам, чтобы устать и заснуть, но у меня не получается, потому что я все равно думаю о тебе, думаю двадцать четыре часа в сутки. Но ты не бойся, я ведь не жду взаимности, мне достаточно оберегать тебя. Ты такая беззащитная, я не могу оставить тебя одну, но это не значит, что я буду требовать… то есть добиваться… Кто ты и кто я? Я прекрасно понимаю, что у меня нет надежды.
— Надежда есть всегда, — вырвалось у меня прежде, чем я успела прикусить язык.
