обо мне вы сейчас печётесь, Егор Андреевич, не обо мне, – сверкнул белозубой улыбкой Завьялов, – о себе, любимом, беспокоитесь, ведь если правда наружу попрёт, никто не останется в стороне.
– Может быть, вы своё выяснение отношений действительно перенесёте куда-нибудь в другое место? – спокойно спросила Елена, успевшая взять себя в руки. – Нет, – слово упало так тяжело, что Олег поморщился и, пока Завьялов гипнотизировал взглядом побледневшую Елену, едва заметно кивнул кому-то, кто находился вне зоны видимости и показал на пальцах цифру «три». Увидев, что его сигнал принят и понят, Олег сделал ещё крохотный шажочек в сторону Елены и наконец-то оказался от неё на таком расстоянии, чтобы иметь возможность в прыжке сбить её на пол.
– Ты просто плохо меня знаешь, – неожиданно мягко, но от этого ещё более страшно, проговорил Димочка, не отрывая взгляда от Елены, – я всё для тебя сделаю… Всё, что ты только захочешь!
– Ты поторопился, – Елена тряхнула головой и посмотрела Завьялову прямо в глаза.
– В чём? – казалось, его только развеселили её слова: улыбка стала шире, в глазах всё ярче вспыхивали огоньки самого настоящего безумия. При этом все присутствующие не могли не понимать, что ходят по краю. Завьялов в его нынешнем состоянии был абсолютно непредсказуем, а потому вдвойне, даже втройне опаснее.
– В том, что я тебя не знаю, – Елена смотрела своему давнему врагу прямо в глаза, и Олег отчётливо понял, что если он попробует её остановить, то она никогда ему этого не простит. Это была та минута, тот момент истины, ради которого она выжила, ради которого изменила себя, ради которого жила эти десять лет. Единственное, что ему оставалось, это быть поблизости и постараться отвести удар. В крайнем случае — закрыть её собой…
– Даже так? – Завьялов иронично поднял бровь, а потом снова просиял улыбкой. – Значит, я был прав, и ты прикидывалась равнодушной, а сама следила за моей жизнью. Но зачем было это скрывать? Неужели для тебя имеют значение те смешные условности, которые приняты а нашем мире? Пять лет скрываться вместо того, чтобы получать удовольствие? Ну глупость же несусветная…
– А кто сказал про пять лет? – Елена криво усмехнулась. – Я слежу за тобой гораздо дольше, Дима…
– Даже так? – в голубых глазах Димасика плеснулась настороженность, впрочем, быстро сменившаяся обычным удивлением. – Польщён, конечно, но откуда такой интерес? И гораздо дольше — это сколько? Не с моей же школьной скамьи, не сочти только это намёком на возраст, тем более, что мы практически ровесники.
– Нет, не со школьной, – позволила себе холодную улыбку женщина, – со студенческой, точнее, сразу после неё. Десять лет я наблюдаю за тобой, Завьялов. Долгих десять лет, даже уже десять с половиной…
– Так долго? – видно было, что Завьялов лихорадочно просчитывает, что именно произошло десять лет назад. Но, как ни странно, сообразительнее оказался Фомин, хотя, возможно, сыграл свою роль банальный жизненный опыт. Он впился глазами в лицо Елены и слегка побледнел.
– Но я тогда совершенно точно с тобой не был знаком, – хмурясь, проговорил Завьялов, – я бы просто не мог такое забыть, понимаешь?
– Знаешь, – задумчиво сказала Елена, – я столько раз представляла этот наш с тобой разговор, а сейчас даже не знаю, что сказать. Все заранее подобранные слова как-то вдруг стали казаться не теми, неправильными, пустыми…
– Ничего не понимаю, – Завьялов посмотрел на Фомина, словно ожидая подсказки, но тот хмуро смотрел куда-то в угол, не обращая на бывшего протеже никакого внимания.
– Ничего, это ненадолго, – недобро усмехнулась Елена, – просто я в очередной раз удивлена твоей способностью выбрасывать из памяти те моменты, которые тебе по той или иной причине неприятны, которые доставляют дискомфорт. Особенно когда в этом некого обвинить кроме себя самого.
Не пропускающий ни малейшей детали из разговора Олег взглянул куда-то в коридор и чуть заметно кивнул кому-то. Но заинтригованный словами женщины Завьялов этого не заметил. Зато увидел Фомин. Он посмотрел на Олега, и, когда тот покачал головой, задумался и молча кивнул.
– И всё равно я ничего не понимаю! – уже слегка раздражённо воскликнул Димочка. – Ты говоришь загадками, Елена!
– Ты немного ошибся с именем, – она вышла из-за стола, но не стала подходить к замершему Завьялову. – Раньше ты называл меня иначе…
– И как же? – выгнул бровь Дмитрий Александрович.
– Ты звал меня Лёлей…..
– Как?? – Завьялов неверяще посмотрел на женщину и неожиданно расхохотался. – Ты снова шутишь? Не знаю, откуда ты вообще узнала об этом незначительном эпизоде моей жизни…
Фомин, который, прищурившись, внимательно смотрел на Елену, слегка поморщился: он-то прекрасно понял, о ком идёт речь. Ведь именно он тогда впутал юного Димочку Завьялова в эту историю, окончившуюся смертью тогдашней подружки подопечного.
– Вот, значит, почему не нашли второго тела, – негромко проговорил Димочка, неожиданно успокоившись, – его просто не было там, когда рухнул дом.
– Ты очень старался, правда-правда, – в голосе Елены мелькнула грустная ирония, – но, знаешь, наверное, тебе следовало убедиться, что ты действительно убил меня… и нашего ребёнка. Впрочем, это ведь был просто, как ты сказал, незначительный эпизод.
– Да, это я оплошал, – Димочка взъерошил волосы, – но, знаешь, ты ничего не докажешь. Вообще ничего и никогда. Тебя просто никто не станет слушать.
– Ну почему же? – Елена смотрела на человека, когда-то разрушившего её жизнь, и не понимала, чего в её душе больше: ненависти, презрения или брезгливости. – Хотя я и не собираюсь делать всё сама: ты прекрасно справился с этим без меня. Хочешь убедиться?
– Было бы интересно, – насмешливо бросил Завьялов, но в глазах его не было прежнего веселья: это был взгляд хищника, готового к прыжку.
– Прежде чем вы перейдёте к выяснению отношений, так сказать, давно минувших дней, я попрошу у вас разрешения удалиться, милейшая Елена. Я ведь вам сейчас тут совершенно не нужен, правда? – вежливо поинтересовался Фомин, вставая и направляясь к двери.
– Сливаешься, Егор Андреевич? – зло бросил Завьялов, растерявший всю свою вальяжность. – А ведь ты замазан во всём этом не меньше меня, а то и побольше.
– Не ангел, спорить не стану, – медленно склонил голову Фомин, – но убивал ты, а не
