Сашенька, шесть последних лет я живу в Нью-Йорке, тружусь в крупной торговой фирме. Моя работа мне очень нравится, я не мыслю себя без нее. За это время из простого клерка я выросла до заведующей отделом маркетинговых исследований. Жизнь моя течет размеренно. В семь утра – подъем, в восемь тридцать – начало рабочего дня, в двенадцать тридцать – перерыв на обед… Я – то, что называется «self-made woman» – сделала себя сама. Я знаю, что будет впереди, знаю, чего хочу и когда это получу.
В нашей встрече была непредсказуемость, напомнившая мне, что жизнь, как ее ни планируй, все-таки удивительна и неожиданна. И случай подстерегает человека на каждом углу. Вот только выбор каждый делает сам. Кто-то идет ему навстречу, кто-то отступает. Свой выбор я сделала давно. Возможно, я избалована моей теперешней жизнью, ее относительной безопасностью, запрограммированностью, не предполагающей перемен, и в силу всего сказанного – ее пресностью. Я теперь отчетливо поняла это. Но это мой мир, и он мне нравится. Насмешник-случай напомнил мне зачем-то, что есть другой мир, где происходит все то, что произошло с нами, и я благодарна ему за это. Я благодарна ему за тебя – наша история красиво началась с зеленой ящерицы много лет назад и сейчас красиво завершилась. Даже наше опасное приключение на расстоянии воспринимается как эпизод из авантюрного романа.
«Спасибо, спасибо, – повторяю я. – Спасибо!» Закрываю глаза и вижу твое лицо, шрам на подбородке – хотела спросить и не спросила, откуда он, родинку на левом плече, чувствую твои руки, обнимающие меня…
Прощай, Сашенька, и постарайся понять меня. Кто знает, может быть, случай в это самое время, радостно хихикая, придумывает новую неожиданную каверзу, которая перевернет вверх дном размеренную и упорядоченную чью-то жизнь.
Я люблю тебя и никогда не забуду. Прости меня, если сможешь. Твоя Инга».
Ни номера телефона, ни адреса. Ничего. Вычеркнула его из своей размеренной, упорядоченной и пресной жизни. «Чтоб дать отставку, детка, не тратят столько слов», – говорил когда-то друг Славик Стеценко. Досада, обида, боль захлестнули Шибаева. Он смял листок и отшвырнул прочь. Изо всех сил саданул кулаком по хлипкому журнальному столику. Ножки его с жалобным треском подломились, и столик осел на пол. Шибаев, тупо посмотрев на содеянное, встал с дивана и отправился в ванную. Открутил кран с холодной водой, подставил голову под струю. Вода затекала за ворот, бежала по спине и груди.
«Любовь! – думал он с ожесточением. – Любовь на каникулах, ящерица, черт бы ее побрал! Сделала выбор между ним, Шибаевым, и… и маркетингом! Случай виноват! Дрянь! Отсекла его, как ненужное! Ненавижу! Ненавижу! Убью! Дрянь!»
С силой вцепившись руками в края раковины, чувствуя, как замерзает под струями ледяной воды, он называл Ингу всякими грязными несправедливыми словами, горлу и глазам стало больно – он даже не понял, что плачет…
* * *
…Инга сидела у иллюминатора. Ослепительно-белые сияющие сугробы облаков клубились под самолетом. Там, далеко внизу на земле, шел дождь, здесь, в заоблачных высях, светило солнце, было тихо, безветренно и благостно. Она закрыла глаза и попыталась уснуть, зная наперед, что ей это не удастся.
«Удивительно, – думала она, – я жива! У меня, как у кошки, семь жизней. Я даже не успела испугаться. Нам всегда кажется, что мы вечны, что кто-то нас ведет и бережет. Зимой я надену любимую шубу, Иван настаивает на свадьбе на Рождество, потом мы уедем в путешествие на Гавайи, куда по традиции отправляются на медовый месяц все члены его многочисленного семейного клана, у нас будут дети – девочка и мальчик или даже две девочки и два мальчика, чем больше, тем лучше, за столом должна сидеть большая семья, мне придется бросить работу… Черт с ней, с работой, дети – важнее, буду сидеть дома, готовить обеды в шикарной кухне, напичканной всякими бытовыми автоматами, – Ивану нравится моя стряпня… Рождество совсем скоро – каких-нибудь шесть месяцев…»
Она представила себе праздничный Нью-Йорк, громадную сияющую огнями елку над катком Рокфеллер-центра, аллею из трубящих в трубы проволочных ангелочков, пышные бордовые и зеленые банты и золотые шары на елках в витринах магазинов, беззаботные смеющиеся толпы народа, жующего на ходу хот-доги и щелкающего фотокамерами. Фантастические распродажи во всех магазинах, с утра до ночи гремящую музыку рождественских песен – кэролов и пронзительное треньканье колокольчиков активистов Армии спасения, призывающих жертвовать на неимущих. Запахи хвои, горелого хлеба, мяса и жаренных в меду и ванили арахиса и миндаля, столбами висящие в холодном зимнем воздухе. Рождественские мессы во всех соборах и в самом любимом – Святого Патрика.
«Ши-Бон Великолепный, не сердись, у нас с тобой разные дороги, в твоем мире мне не выжить… Прости, прости и постарайся понять… Мы очень разные, судьбы у нас разные. Ты из детства, ты – первая любовь… Мне удалось войти в ту же реку второй раз на короткий миг и… как же это больно! – Она слизнула кончиком языка слезинку. – Я виновата, Ши-Бон, я сбежала, как… крыса с тонущего корабля! Как подлая крыса. Мне было страшно посмотреть тебе в глаза. Я боюсь твоего мира, он жестокий и чужой. Прости…
Кто придумал нашу встречу и какой смысл вложил в нее? Зачем? Не понимаю, не понимаю… А может, и нет никакого смысла, как нет смысла в этих облаках, в их белом великолепии, в урагане, в звездах? Или есть, но я его не поняла и поставила точку прямо в середине нашей истории, не дочитав до конца? Прости, Ши-Бон, прости, моя любовь, мой взрослый мальчик, я давно уже не робкая малышка с бантами, а взрослая самостоятельная женщина, которая знает, чего хочет, и планирует собственную судьбу».
Свадьба на Рождество… Подарок молодоженам – билеты в Метрополитен-опера на четвертое июля следующего года, помимо всего прочего, – тоже семейная традиция. Карибский круиз – на следующее Рождество. Первый ребенок, мальчик, – через два года. Билеты и в оперу, и в круиз нужно заказывать уже сейчас. Второй ребенок – через четыре, девочка, потом – новый дом с кухней, где она, Инга, будет готовить обеды и ждать Ивана с работы… потом…
Инга закрыла лицо руками и заплакала, прощаясь навсегда с нелепой страной и неожиданной любовью, объединяя их в одно целое.
«Любовь еще не все, не хлеб и не вода… не… Что там дальше? Не крыша в дождь и не нагим одежда…» – пришли на память чьи-то полузабытые строчки.
– Любовь – еще не все… любовь – еще не все… – повторяла она, как заклинание, – не хлеб и не вода…
Строчки укладывались в монотонный чеканный ритм.
– Любовь – еще не все. Любовь – еще не все. Не хлеб и не вода. Не крыша в дождь. И не нагим одежда. Не плот, плывущий к тонущим. Но… но… память тех ночей… Память тех ночей?
