– Не беда, Стив, не беда. Я не знаю, как вам удалось вызвать грозу, но она пришлась как нельзя более кстати.
– О, я не знаю, – сказал скромно отец Стивен. – Если бы в своих проповедях я когда-нибудь вызывал дьявольский огонь и проклятья – а я этого не делал, – то лучше такого аккомпанемента трудно было бы что-либо придумать. Хотя я бы предпочел в таком случае что-нибудь менее театральное.
– В любом случае ваша молитва привела к тому, что языческий символ вырвался из своего укрытия! – воскликнул Роджер. – Кто, черт побери, этот Эдмунд Мандевилль?
Последняя реплика переполнила чашу терпения Би. В ярости она поднялась на ноги.
– Благодарю вас, святой отец, – промолвила она. – Не пойти ли нам в мою гостиную? Я уверена, вам не помешает чашка чая.
– Мы все пойдем прямо туда, – сказал Роджер, глядя на ее удаляющуюся фигуру. – Идемте, Стив, так кто такой Эдмунд?
По пути к дверям отец Стивен объяснил ему. Роджер издал хриплые звуки, выражающие недоверие. Он не считал заклинания отца Стивена причиной инцидента; в действительности он посмеивался над предположением, что падение плиты имеет что-либо общее со службой...
– Это детский лепет, – заявил он. – Пути господни неисповедимы, но он не станет крушить сцену ради пущего эффекта.
Я вынуждена была согласиться с этим. Действительно, мы склонны были считать многие явления дьявольщиной. Некто или нечто в доме, казалось, был не прочь потрафить нашему невежественному интересу.
В последующие дни я начала думать, что недооценивала духовного влияния отца Стивена или спиритического сеанса Би. Один день мирно сменял другой, не принося никаких новых волнений. Было похоже на равноденствие, солнцестояние – дни вина и роз, божественные, бесконечно-безмятежные, дни светлой зеленой юности (судя по всему, я была еще зелена), красные летние деньки, полные наслаждений и роз.
Есть особый привкус в часах, проведенных с тем, с кем связана не только эмоционально, но и общими интересами, с тем, кого любишь и кто тебе интересен. Невежественные ссылки и профессиональные шутки не заслуживали больше моего внимания, они были выброшены туда, где могли беспрепятственно и без моего участия плести свою затхлую паутину. Когда Кевин цитировал: «Ее глаза на звезды не похожи, нельзя уста кораллами назвать, не белоснежна плеч открытых кожа...»[15] – я заканчивала: «Мы вянем быстро – так же как растем»[16]. Когда он предлагал мне что-нибудь из любимых им драматургов времен Реставрации, я приводила ему вольные и буквальные выдержки из Донна[17]: Кевину он тоже нравился. Не всякая женщина оценит, когда за нею ухаживают, цитируя сонеты Шекспира.
Прочие взаимоотношения развивались не столь успешно. На следующий день после ритуала в часовне Роджер сказал Кевину, что он отбывает.
– Вам что-нибудь не понравилось? – спросил Кевин, стараясь не проявить свою радость слишком заметно.
– Не смею больше утомлять своим присутствием, – сказал Роджер. – Спасибо за все.
– Надеюсь, что мы прощаемся не навсегда, – добавила я, как обычно, стоя рядом с Кевином.
– Да, конечно, – прибавил Кевин. – Заглядывайте в любое время.
– Мне хотелось бы иногда пользоваться библиотекой, если вы не возражаете. Я мог бы начать составление каталога.
Кевин подтвердил свое согласие и предложил помочь Роджеру перенести его вещи в автомобиль. Роджер отказался. Я думаю, даже Кевин изумился бы, если бы стал поднимать эти чемоданы, перегруженные фотоаппаратами и другим оборудованием.
Не трудно догадаться, что Роджер получил отставку у Би. Она не была счастлива, что остается со мной и с Кевином. У нее была долгая беседа с отцом Стивеном у него в доме. Когда она вернулась, то по ее глазам можно было видеть, что она плакала. Я подумала, что она призналась ему в том, что дала Кевину снотворное. Без сомнения, он ругал ее за это и говорил и об излишней самоуверенности, и о материализме. При всей его мягкости я не хотела бы оказаться на месте тех, кому отец Стивен читает нотации.
Она находилась в хандре несколько дней, и в конце концов я решила сделать шаг ей навстречу. Я была так счастлива, что мне хотелось, чтобы и все были счастливы тоже. За исключением, может быть, Дебби.
Я прибежала к Би вниз, на кухню, где она готовила ужин по сложным рецептам, какими обычно себя не утруждает. Некоторые женщины поступают так, когда чувствуют вину перед другими. Она отказалась от моего предложения помочь, и тогда я решительно уселась на стул и напрямую спросила, что случилось:
– Между вами и Роджером что-то происходит. Я знаю, это не мое дело, но могу ли я не обращать внимания на неприятности людей, которые мне дороги!
Снова чисто инстинктивно я выбрала правильные слова. Я проколола ее защитную оболочку, как булавкой воздушный шарик. Она оторвалась от разделываемого ее цыпленка. Нож свободно повис в ее руке.
– Вам проще, – пробормотала она.
У меня были некоторые предположения относительно ее проблем, поэтому для меня ее реплика имела больше смысла, чем для несведущего человека.
– Может быть, и так, – согласилась я. – Но вы взрослый человек и не несете ни перед кем ответственности, кроме как перед собой.
– Эта ответственность – единственная, которая имеет для меня непреходящее значение. – Она взглянула на меня. Горе, написанное на ее лице, ввергло меня в молчание. – Мои принципы могут вам показаться глупыми, но они важны для меня. Я не могу не страдать, когда попирается вера, которая является частью моей жизни.
Мне показалось, что я поняла. Но я поняла только головой. Мое сердце и мое нутро не могли согласиться, но я, по крайней мере, уловила суть, чтобы спорить с ней. Логика никогда не может убедить сердце. Я попыталась найти возможность подействовать на нее.
– Если вы собираетесь выходить замуж...
С первой попытки я затронула не те струны. Би отпрянула, как будто я сказала нечто непристойное.
– Замуж! Я не смогла бы выйти замуж за Роджера. Он спрашивал меня... – И, несмотря на искреннее горе, в ее голосе в последней фразе прозвучала нотка удовлетворенности.
– Но я подумала...
– Энн, вы не можете себе представить состояние, которое было у меня, когда я приехала сюда. Я надеюсь, что я успешно скрывала его. Я не считаю правильным, когда чье-то личное горе навязывается другим. Те безвкусные шутки, которые я отпускала в адрес Гарри, были не мои, они принадлежали испуганной женщине, насвистывающей в темноте, чтобы не закричать. Я... я в действительности ненавидела Гарри до самого конца, но я чувствовала себя беспомощной без него, как если бы кто-то разрушил стены моего дома, сорвал с меня одежду и оставил трястись во время снежной бури. Возможно, дом был ветхий, а одежда штопаная, но ведь это была хоть какая-то защита, вы понимаете? Затем, приехав сюда, найдя любовь, тепло и уют, я почувствовала, что жизнь не закончена, даже после всего того, что произошло. Роджер дал мне какую-то опору, его восторги заставили меня расцвести. В Роджере есть сила, юмор, нежность.
