— Фрэнсис, — окликнула я его, следуя за ним по пятам, — откуда ты знаешь, в какую сторону идти?
— Идти надо на восток, — ответил он, не поворачивая головы. — Что мы и делаем. А потом повернем южнее, в сторону океана.
Как все-таки хорошо, что когда-то мой прекрасный брат был в отряде бойскаутов! Почему я сама сразу не сообразила, в какой стороне от солнца находится наш дорогой чертов океан?.. Ничего-то я в жизни не знаю, а воображаю из себя невесть что и пытаюсь без посторонней помощи найти убийцу трех человек. Дура стоеросовая!..
Я сделала над собой усилие, чтобы догнать Фрэнсиса и шагать рядом с ним. Мне хотелось видеть его лицо. С синяками. Хотелось узнать, что он сейчас думает… Обо мне, которая втянула его в этот кошмар… Хотелось понять, как он ко мне относится… как будет относиться.
Я видела, брат замкнулся в себе — он всегда поступал так, когда случалось что-то неприятное: не вываливал свои беды на других, а искал решение сам. И, как правило, находил. Так было, когда от него ушла жена, так же он вел себя сейчас, спустя несколько минут после того, как нам обоим угрожала смерть от руки психопата и наркомана.
Я коснулась его рукава и заставила взглянуть на меня.
— Прости, Фрэнсис, — сказала я. — Ради Бога, прости. Он рассмеялся — громко, я бы даже сказала, весело, и его странный смех раскатился под жарким солнцем над сухой потрескавшейся землей.
— Кьяра, о чем ты? Я сам виноват. Они застали меня спящим. Я ничего не слышал, не запер дверь. А твоя собака была в гостях у соседки.
И снова я услышала смех, от которого хотелось тоже смеяться, но еще больше — плакать.
— Все вы, чертовы бабы, одинаковы. — Фрэнсис прибавил шагу, я еле поспевала за ним. — На главном месте у вас что? Чувства. А не разум. И они заводят вас Бог знает куда. Но что хуже всего, они ничего не меняют. Не справятся с плохим и не вернут хорошее, если оно было.
Брат вздохнул, и я поняла, о чем он вспомнил: о своей Луис, о том, как в один паршивый день она ушла из их небольшого, похожего на все другие домика, забрав с собой все, что там было, вплоть до мебели, и оставив только свадебную фотографию в разломанной рамке под разбитым стеклом.
Я тоже вздохнула и сказала ему так:
— Может, ты и прав, Фрэнсис. Может быть, чувства ничему не могут помочь, кроме как избавить душу и сердце от лишнего гнета. Но знаю точно: если подавлять их и не давать выхода, то взорвешься. И к хорошему решению без них тоже не придешь, останешься в горьком одиночестве.
— Понимаю, Кьяра, кого ты имеешь в виду.
— Да, Фрэнсис, я и не скрываю, что говорю о тебе. А еще о тех, кто тебя любит и не может без боли смотреть, как ты себя мучаешь столько времени.
В нормальных условиях мы с ним не говорили на эти темы — он всегда уходил от разговора, а вот сейчас даже отвечал мне. Чудеса, да и только!
— Видит Бог, Кьяра, я не думал, что ты и ма так переживаете из-за того, что мы расстались с Луис. Да, я сейчас один, и что такого? А лучше было бы жить с ней, зная, что эта женщина готова задрать ноги перед любым из моих дружков? Ну уж нет! И на нее, по-твоему, я должен был тратить свои эти самые… чувства? Тогда я бы уж точно взорвался.
Увы, мы говорили с ним на разных языках.
— Фрэнсис, — сказала я, — речь не совсем об этом. Я имела в виду… как бы сказать… что вообще все нужно пропускать через чувства. И разделять их с другими людьми. В том числе чувство страха, к примеру.
Мои последние слова заставили его остановиться и посмотреть на меня как на жалкую идиотку.
— Кьяра, — удивленно произнес он, — хочешь, чтобы мы сейчас присели на эту чертову землю и я начал рассказывать тебе, как испугался, когда они меня схватили и связали, словно куклу? И что я чуть не наложил в штаны, увидев, что ты тоже у них в лапах и они собираются кокнуть мою младшую сестренку? От этого, считаешь, и тебе, и мне станет легче?
Я, пожалуй, никогда еще не видела у него на лице такой боли, такого страдания, и меня захлестнула волна любви. Я схватила его руки и сжала изо всех сил.
— Фрэнсис! — воскликнула я. — Хватит этих дурацких разговоров. Но только одно скажу: я тебя ужасно люблю! Даже когда ты несешь околесицу или делаешься каменным, как статуя. Тогда я люблю статую! Знай, что ты мой самый главный герой и я стремлюсь быть в твоих глазах такой, какой ты хочешь меня видеть. Правда, не всегда получается.
Его взгляд потеплел, когда он снисходительно заметил:
— Опять из тебя прут эти самые чувства, и ты завираешься насчет меня. Тоже мне — нашла героя.
— А ты хотел бы, чтоб я тебя осудила за то, что уснул на дежурстве, и лишила денежной премии?
Он усмехнулся, ласково толкнул меня в бок, и я отлетела на край дороги и чуть не врезалась в кусты.
— Я пожалуюсь на тебя ма!
Он вытащил из кармана монетку и протянул мне:
— Позвони ей и все расскажи.
Я чувствовала, что нам обоим стало легче — произошла разрядка, и еще около часа мы шли в более приличном настроении, даже болтали о пустяках.
Когда на пути попалось наконец кафе, я нашла применение монете Фрэнсиса и позвонила Рейдин и Пат с просьбой приехать за нами, а мой брат угостил нас обоих пиццей и кружкой пива.
Примерно в начале третьего возле нас остановился пикап с двумя пожилыми женщинами и одной собакой, и первый вопрос у них был к Фрэнсису насчет цвета его лица.
— Ударился об дверь, — ответил он. — Совсем рассеянный стал.
— Со мной такое тоже часто случается, — утешила его Рейдин, но продолжала смотреть с некоторым подозрением, как если бы он был фламандцем или пришельцем.
Мы все четверо втиснулись на широкое переднее сиденье пикапа. Флафи переползала с одних колен на другие.
Я попросила, если можно, подвезти нас с Фрэнсисом к офису адвоката Шварца, куда обещала прийти к трем часам Марла. Ее могут ожидать новые неприятности, пояснила я.
— У нее слишком большая грудь, чтобы забеременеть и родить, — сообщила Рейдин. — У меня была такая кошка. Бедняжка задохнулась.
— О каких еще неприятностях ты говоришь, Кьяра? — спросила Пат.
— Скорее, об опасности, — ответила я. — Впрочем, не уверена… Сегодня я опять получила в подарок цветы и подумала: может быть, Рейдин права и охота идет именно на нас, выступающих в клубе. А освобождение Марлы увеличивает подозрения в отношении настоящего убийцы, и он может принять срочные меры к ее устранению. Вполне вероятно, она к тому же что-то знает, но боится говорить. Фрэнсис поморщился и приложил банку содовой, которую держал в руке, к синяку под глазом.
— Кьяра, — начал он, — у меня появилось вдруг одно чувство. Вернее, предчувствие. Могу я им поделиться?
Сначала я решила, он просто подшучивает надо мной, но выражение его лица говорило об обратном, и, кажется, я догадывалась, о чем пойдет речь.
