Вернувшись в дом, Рокси отдала Тедди «Таймс», а Саммер поднялась наверх, чтобы застелить постель и сложить вещи. Она застегнула сумку и подскочила от неожиданности, услышав вопрос:
– Останешься на ленч?
В дверях стоял Тедди в желтом, туго натянувшемся на брюшке свитере, придававшем ему вид престарелого Винни-Пуха. Саммер впервые осознала, что они с Майклом ничуть не похожи. Ни грана генов рода де Вир не перешло от отца к сыну.
– Вы меня испугали! Я думала, вы внизу, с Рокси.
– Был, но она сказала, что ты уезжаешь, поэтому немедленно отправился наверх. Не собираешься же так скоро исчезнуть?
– Боюсь, что так. Вы были невероятно добры и гостеприимны, но я должна уехать, повидать Майкла.
– Да, но это не займет целого дня.
– У меня также есть дела в квартире.
– Какие именно?
– Да так, бумажная работа. Но ее очень много, поверьте.
Она зевнула. Тедди заключил ее в отеческие медвежьи объятия.
– Если позволишь сказать, дорогая, я скажу, что ты переутомляешься. Твои родители правы: тебе следует вернуться в Америку.
– Я не могу оставить Майкла, – прошептала Саммер, мгновенно расстроившись.
Тедди с трудом справился с эмоциями:
– Майкла больше нет, Саммер.
– Но он жив!
– Да, его тело. Но все остальное умерло. Его мать права.
– Его мать не права!
Горячие слезы жгли щеки Саммер.
– Простите, Тедди. Я знаю, вы любите Алексию. Но тут она не права. Она хочет отключить аппараты, поскольку так ей будет легче. Это положит конец ситуации, с которой она не желает иметь дело.
– Все не так, дорогая.
– Именно так. Она слишком занята своей блестящей карьерой, чтобы тревожиться из-за такого пустяка, как умирающий сын.
Тедди покачал головой:
– Алексия не слишком умеет выказывать чувства, но горячо любит Майкла. Доктора сказали нам: шансов на то, что Майкл придет в себя, почти нет.
– Почти! Почти нет. Это означает, что какие-то шансы есть. И кто будет бороться за него, Тедди, если не мы?
Тедди нежно погладил Саммер по голове. Такая славная девочка. Заблуждающаяся, но ужасно славная.
– Когда доживешь до моих лет, Саммер, узнаешь, что некоторые битвы практически невозможно выиграть.
– Если бы вы действительно в это верили, согласились бы с Алексией и выключили аппараты жизнеобеспечения. Но вы этого не сделали.
– Верю, – серьезно кивнул Тедди. – Просто слишком слаб, слишком сентиментален, полагаю, чтобы выполнить тяжкий долг.
– Ну… никто не обвинит Алексию в слабости и сентиментальности, – горько усмехнулась Саммер.
– Алексия предпочитает помнить Майкла живым и здоровым. Не нужно ненавидеть ее за это только потому, что тебе хочется обвинить кого-то.
То же самое мать сказала ей вчера. Непонятно, почему Алексия пользуется такой безусловной преданностью близких ей людей, даже Люси. Чем Алексия заслужила такую верность? Из всего круга родных только Рокси способна видеть мать в истинном свете.
Тедди все еще говорил о своей жене. Глаза туманились слезами любви.
– Несмотря на все трагедии, Алексия находила утешение в работе. Именно работа придает ее жизни цель и смысл, а также возможность вынести боль. Ты могла бы последовать ее примеру.
– То есть вернуться к работе?
– Да. Поезжай домой, в Америку, возвращайся в колледж, к своей газетной практике. Не приноси себя в жертву моему сыну, дорогая. Майклу это не поможет, а тебе наверняка повредит. Зачем терять две жизни вместо одной?
«Потому, что я не могу. Потому, что скорее способна полететь на луну, чем оставить Майкла и сидеть в Нью-Йорке, словно ничего не случилось».
– По крайней мере пообещай мне подумать об этом.
– Обещаю, – солгала Саммер.
Тедди понес ее сумку вниз.
– Ты еще приедешь?
– Конечно!
Саммер поцеловала его в щеку.
– И я передам Майклу вашу любовь. О?! – Ее внимание привлек конверт с красно-черным логотипом «Дукати», адресованный Майклу. – Его почту все еще присылают сюда?
– Иногда. Это его постоянный адрес для паспортов, лицензий и подобных вещей. Письмо пришло сегодня утром. Полагаю, это регистрационные бланки для чертова мотоцикла.
– Не возражаете, если я возьму письмо? Я привожу в порядок документацию Майкла. Есть чем заняться между посещениями. Не поверите, в каком беспорядке находится его квартира.
– О, этому я охотно верю! – усмехнулся Тедди, протягивая ей конверт. – Видела бы ты его спальню в детстве! Выглядела, как обломки «Геспера»[20] после крушения.
Он проводил Саммер вниз и долго смотрел вслед автомобилю.
«Бедное дитя!»
Иногда молодой любви приходится терпеть тяжкие испытания. И потери в таком возрасте действительно невыносимы.
Чем скорее Саммер вернется домой и забудет о Майкле, тем лучше для всех.
Майкл лежал на больничной койке. Неподвижный, почти безжизненный. Трубки шли от ноздрей и рта к вентилятору сбоку. Две круглые электропластины над сосками считывали ритмы биения сердца и передавали на попискивавший монитор у изножия кровати. Среди дорогого оборудования Майкл выглядел белым и оцепеневшим, как алебастровая статуя.
Саммер держала его руку, гладя каждый обмякший палец, будто ребенок – любимую куклу.
– Я здесь, Майкл, – шептала она снова и снова. – Я здесь.
«Я здесь, но где ты, дорогой? Вот вопрос. Все говорят, что ты ушел. Но я чувствую, что ты здесь, со мной. Не покидай меня, Майкл. Пожалуйста, пожалуйста, не покидай!»
Она узнает тайну. Она узнает правду. И тогда, если придется, отпустит его.
Алексия де Вир мрачно листала трехстраничный разворот «Телеграф».
– Видела я и похуже.
– Я тоже.
Сэр Эдвард подал ей толстую стопку утренних газет.
– «Сан» называет вас хромой уткой. «Гардиан» предсказывает, что к Рождеству вы окажетесь без работы. А «Дейли миррор» сравнивает вас с агентом гестапо.
– Разве это не оскорбление чести и достоинства?
– Возможно. Но судебный процесс не поможет вам сохранить работу и не завоюет голоса избирателей. Еще немного, и премьер объявит, что «полностью вас поддерживает». И тогда с вами покончено.
В обычных обстоятельствах Алексия только посмеялась бы. Но сказывалось напряжение последних месяцев. Публичная критика ее полного равнодушия к судьбе сына была неустанной и весьма ядовитой. Вчера вечером вопреки дурному предчувствию она появилась на популярном телевизионном ток-шоу, чтобы обсудить создавшееся положение. На этом настаивал центральный комитет партии, чтобы помочь ей смягчить образ. К сожалению, программа возымела противоположный эффект: и зрители, и критики дружно заклеймили ее званием «холодной» и «бесчувственной».
