Но давайте я все же расскажу, что именно происходило с Майей Климовой. Хоть причина нарушений ее психики была уникальна, я сразу понял, что эту пациентку следует лечить достаточно типичным способом. А именно, отсекая ее от привычного образа жизни, изолируя от всех внешних раздражителей: лечить глубоким, нет – глубочайшим покоем. Никаких телевизионных передач, никаких телефонных переговоров, никаких книг и газет. Совершенно растительное существование в одноместной палате хотя бы в течение недели. Иначе купировать патологическое возбуждение, охватившее ее, не удалось бы. Ну, разумеется, она находилась под воздействием лекарств, при ней постоянно дежурила медсестра. И спустя уже три дня я понял, что тяжелую фармакопею можно отменить, оставив обычные антидепрессанты. Психологически она была спокойна, только очень печальна, причем стоило ей вспомнить случившееся, как она начинала безудержно рыдать, но слезы как бы очищали ее и успокаивали. Это нормально, это обычная женская реакция на стресс, тем паче такой страшный, как попытка суицида. Меня больше беспокоило другое – ее физическое состояние. Вы знаете, у нас хоть и лечат души пациентов, все же обращают внимание на их телесное здоровье тоже. Еще принимая Майю Алексеевну, я провел необходимый осмотр, клинический минимум обследования и даже при поверхностном пальпировании обратил внимание на спайки в брюшной полости. В случаях любой физической патологии мы обязаны приглашать врача по профилю. В данном случае нам нужен был хирург. Как только нервное состояние Майи стало улучшаться, я направил ее в пятую больницу, благо она рядом, через три квартала, – на консультацию к хирургу. Да, он подтвердил воспаление и возможность спаек в брюшной полости. Посмотрели на УЗИ, но УЗИ таких воспалений не диагностирует. Что можно было предположить насчет причины? Это или опухоль (та самая онкология!), или воздействие какого-то чужеродного агента…
– Как? – невольно засмеялась Алена. – Что за шпионская терминология?
– Правда? – усмехнулся и Грунский. – Мне тоже всегда очень нравилось это выражение, очень интригующее. Однако суть его весьма прозаична. В нашем случае чужеродный агент – какая-то инфекция, кишечная палочка, стафилококк, стрептококк. Или какой-то болезнетворный фактор, о природе которого можно только догадываться. Мы предполагали и лимфаденит, воспаление лимфатических узлов. Хирург дал направление на операцию – диагностическую лапаротомию, то есть ревизию брюшной полости. И вот тогда-то выяснилось, что да – налицо лимфаденит. Был удален воспаленный лимфатический узел из разряда надчревных – тех, что лежат вдоль верхних и нижних надчревных артерий и вен и принимают лимфу от кожи и мышц передней брюшной стенки. Операция прошла успешно, а главное, что она оказала благотворное влияние на состояние нашей пациентки. Я еще до операции заметил, что она беспричинно боялась многих самых привычных, самых обыкновенных вещей. Скажем, мобильный телефон приводил ее в полуистерическое состояние. Даже чужой телефон – ее-то вещи мы сдали в камеру хранения, когда начинали лечение изоляцией. Но все равно: стоило ей увидеть мобильник у врача, сестры, санитара, другого больного, как в ее глазах появлялся страх, она начинала плакать. После операции страх загадочным образом исчез. И даже когда Майя Алексеевна получила обратно свой телефон, она восприняла его возвращение совершенно спокойно, без эмоций. Ну, обрадовалась, что можно подруге позвонить. Вот и все.
– А дальше? – спросила Алена.
– В каком смысле дальше? – удивился Грунский.
– Ну, что было дальше с Майей?
– Да ничего. Она выписалась и уехала домой. Но…
В эту минуту на столе у Грунского зазвонил телефон.
Алена с ненавистью посмотрела на аппарат. Кошмар ее нынешнего утра продолжался! Надо надеяться, ни Галина Стахеева, ни товарищ Лев Иванович Муравьев не достанут ее здесь, в тихой обители свихнувшихся умов и смятенных душ. Она даже телефон мобильный выключила, чтобы оказаться недосягаемой!
– Да… алло… – проговорил Грунский. – О, прошу прощения, запамятовал. Конечно, я немедленно выезжаю, опоздаю не больше чем на четверть часа. – Положил трубку и с виноватым выражением обернулся к Алене: – Вы меня извините, я тут об одной важной встрече начисто забыл. Не обижайтесь, Бога ради! Может быть, попозже договорим, если у вас какие-то вопросы появятся… Или звоните мне прямо на мобильный. Чувствую себя виноватым перед вами и перед Наташей, но…
– Конечно, я понимаю, работа есть работа, – пробормотала обескураженная Алена. – Но только договорите то, что вы хотели сказать!
– А что я хотел сказать? – озадаченно уставился на нее Грунский.
– Не знаю! Вы сказали, что Майя после операции выздоровела и уехала домой, но… Так вот, что значило это «но»?
– А, вспомнил, – кивнул Грунский. – Буквально позавчера я заходил в пятую больницу. У меня там знакомый, старинный приятель работает рентгенологом. Ну и надо было повидаться по одному делу. И в коридоре я столкнулся с тем самым хирургом, который делал операцию Майе Климовой. Он сказал, что со мной хотел пообщаться их гистолог, делавший анализ ее тканей после операции. Вы же знаете, что такие исследования всегда проводятся. Так вот тот гистолог якобы уверял, что обнаружил нечто, чего в принципе быть не должно было.
– Неужели все-таки рак? – ахнула Алена. – То есть эта, как ее… канцинома?
– Да при чем тут рак! – нетерпеливо встал из-за стола Грунский. – Был бы рак, Майю Климову никто просто так не выписал бы, она уже в онкологическом центре лечилась бы. Там были какие-то детали, о которых я не знаю… Алена Дмитриевна, вы меня извините, но я правда должен бежать! А по этому поводу можете встретиться с тем гистологом. Я-то повидаться с ним пока времени не нашел. Да вот я прямо сейчас ему позвоню. Хотите? – И психиатр, не дожидаясь ответа, принялся со страшной скоростью накручивать телефонный диск.
Вот невезуха, подумала Алена. Гистолог? Зачем ей гистолог? Какое отношение может иметь гистология – а что это за штука, кстати, такая? – к картине Васнецова «Ковер-самолет»? Может, сказать, чтобы Грунский никуда не звонил? Бог ты мой, да он уже с кем-то договаривается! И даже уже договорился, кажется!
– Все, – возбужденно сказал Грунский, бросая трубку и стаскивая халат. – Все улажено. Идите сейчас в морг в пятую больницу, там спросите Калужанина. Он вам все и расскажет. И вообще, он очень интересный человек. До свиданья, извините меня еще раз. Звоните, если что!
И, блеснув на прощанье улыбкой, Грунский умчался.
Алена задумчиво постояла в коридоре, исподлобья поглядывая на какого-то тихого психа, который сосредоточенно елозил шваброй по полу. Иногда он замирал, всматривался в линолеум, разыскивая, похоже, только ему одному видимую грязь, а потом снова принимался за дело. Швабру он держал как-то очень своеобразно – далеко отставив от себя на вытянутых руках. Может, боялся, что она вдруг выскочит да ка-ак хлопнет его лбу… Почему-то Алене вдруг показалось, что все ее «телодвижения» последних дней напоминают точно такое же высматривание чего-то не вполне реального, видимого только ей, только одной ей… да и ей не слишком-то видимого, скорее всего чувствуемого! Может быть, она уже начинает свихиваться на «Ковре-самолете» и скоро начнет умолять окружающих не пускать ее в музей, дабы не уничтожить бесценное произведение искусства?
