Он стряхнул пепел с сигареты:
— Просто из любопытства хотелось бы узнать, Элоиза, как ты все это объяснила моему дяде, когда встретила его в Женеве?
Элоиза все еще не сказала ни слова. Она повернула голову и прильнула щекой к спинке стула. Казалось, она почти не слышит его. Лицо ее было мертвенно-бледным, скорее серым. И только пальцы царапали обивку, рвали тонкий золотистый шелк.
Ипполит выглядел таким расстроенным, что я представила себе, каких ужасов наговорила обо мне Элоиза.
— Все это она рассказала не очень связно, — начал он. — Я догадывался...
— Неважно, — прервала я. — Я расскажу вам все по порядку. Во вторник вечером я узнала о планах мсье Леона. Бернар напился на танцах и все рассказал Берте, одной из горничных, а она передала все мне. Я должна была увести Филиппа. Я... я не знала, куда идти. Мы спрятались, потом пришли сюда и стали вас ждать. Вот и все.
Я чувствовала, что Рауль смотрит на меня. Нас разделяла большая неуютная комната, полная привидений в чехлах. Я ничего не прибавила. Если я когда-нибудь доскажу ему остальное, то, во всяком случае, не здесь.
Ипполит снова повернулся к Раулю:
— Продолжай. Ты вернулся и узнал, что они ушли. Наверное, именно тогда ты и взялся за Леона?
— Да. — В его голосе появилась какая-то новая нотка, которая заставила меня неловко подвинуться на стуле и отвести глаза от Рауля. Мне не хотелось видеть его лицо в этот момент, хотя, честное слово, было очень трудно сказать, что оно выражает. Он сказал: — Было высказано несколько... несколько теорий, почему эти двое сбежали, но для меня это могло означать только одно: у мисс Мартин появилось неопровержимое доказательство того, что Филиппу угрожает опасность, и она увела его, чтобы с ним ничего не случилось. Я горько упрекал себя за то, что так легко отмахнулся от подозрений, и набросился на отца.
— Ну и?..
— Беседа была довольно неприятная. Я не буду распространяться. Он начал с того, что отрицал все начисто, и — вы ведь его знаете — отрицал так убедительно, что я выглядел просто дураком. Но он не мог отрицать того факта, что Лин... что мисс Мартин сбежала. Я не отставал от него, и постепенно он сменил позицию. Он намекнул, что в том, что касается судьбы Филиппа, мисс Мартин нельзя назвать незаинтересованной стороной.
Он снова стряхнул пепел с сигареты, не глядя на меня.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Ипполит.
Рауль не ответил.
— У мсье Леона есть причина предполагать, что я влюблена в мсье Рауля, — коротко ответила я.
Ипполит поднял брови. У него была такая же быстрая реакция, как у Леона, правда в несколько ином роде. Он сказал:
— Значит, вы могли бы быть заинтересованы в том, чтобы избавиться от Филиппа? Очень предусмотрительная девица! И как ты реагировал на это... предположение, Рауль?
— Это было так абсурдно, что я даже не рассердился. Я засмеялся. Потом сказал, что он слишком вольно толкует факты. Заинтересованы обе стороны, и очень серьезно, другими словами, я хочу, чтобы мисс Мартин стала моей женой, и если что-нибудь случится с ней или с Филиппом, он будет отвечать не только перед полицией, но и передо мной.
Ипполит перевел глаза с Рауля на меня, потом посмотрел опять на Рауля и опустил голову. Наступило томительное молчание. Очевидно, рассказ Рауля расстроил его так, что он даже не понял последних слов, потому что сказал:
— Ну? А потом?
— Не буду распространяться, — резко и сухо сказал Рауль. — Тут не о чем рассказывать. Он снова сменил тон и предложил мне участвовать в деле. Да. Вот так. Он подчеркнул те преимущества, которые даст мне и моей будущей жене смерть Филиппа. Он даже не понимал, что я могу не поддаться искушению. И он был уверен, что я смогу убедить ее, свою жену, участвовать в исполнении нашего плана. Все вместе мы сможем успокоить тебя, когда ты приедешь, отправить тебя обратно в Грецию и не торопясь расправиться с мальчиком. Мы сможем состряпать какую-нибудь трогательную историю о том, как Линда сбежала ко мне — все равно ведь об этом уже говорили, — и избежать большего скандала, превратив все в самый банальный роман. Потом он стал просить меня найти Линду, чтобы все окончательно уверились в том, что она отправилась ко мне.
— Ну и?..
Самое ужасное в этом разговоре было то, что ни сын Леона, ни его брат не выказали никакого удивления.
Беспокойство, может быть, ужас, только не удивление. Их совершенно не удивляла порочность, которая даже не может представить себе бескорыстное добро.
— Я не стал с ним много говорить, — продолжал Рауль. — Я... просто не мог, боялся, что смогу поднять на него руку. Я сказал, что мы с Линдой не можем даже подумать о том, чтобы как-нибудь обидеть Филиппа, лучше бы он перестал болтать всякую чепуху и постарался поскорее их найти, или ему не избежать крупного скандала, который уже трудно будет замять. Я подумал, что Линда попытается связаться со мной в Париже и позвонит мне, но не дождался ее звонка. Я оставил записку у консьержки на тот случай, если она все же позвонит после моего отъезда, и, не сомневаясь, что Линда должна связаться со мной, подумал, будто отец врет, когда говорит, что их нет в Вальми... Я представлял себе, что с ними что-то случилось, поэтому... а, сейчас это уже не важно. Я понял, что ошибался, сразу же, как к нам вошел Бернар — вы ведь его знаете. По всей вероятности, Леон послал его на поиски. Мое присутствие было для него неприятным сюрпризом, а я, не теряя времени на долгие разговоры, очень ясно дал ему понять, что в его интересах найти Линду и Филиппа как можно скорее. Я подумал, что они могли рассчитывать на то, что им поможет англичанин, который работает в горах в Дьедонне, — я знал, что Линда знакома с ним, и был очень доволен, что у нее есть хотя бы один друг в этих местах. Я позвонил в Субиру, в «Кок Арди», где этот англичанин иногда проводит ночь, но он уже вышел и до обеда его не ждали. Я велел Бернару отправиться в хижину, где англичанин хранит свои вещи, но Бернар сказал, что уже был там и не нашел их, что он побывал во многих местах. Я отправил его обратно, приказав постоянно держать меня в курсе дела, и составил для него план поисков, продумав его как можно лучше на основании тех немногих сведений, которые у меня были... Ну ладно, теперь это тоже не важно. Бернар прекрасно понимал, что ему лучше быть на моей стороне и не устраивать никаких штучек. Когда Бернар ушел, я снова сказал отцу коротко и ясно, что, если что-нибудь случится с Линдой и Филиппом, даже если это будет выглядеть как самый очевидный несчастный случай, я его убью. Потом я выехал из Вальми на своей машине... Вот и все, — усталым и невыразительным голосом добавил он.
Я сидела молча, опустив голову. Вот и все. Всего только пятнадцать часов, проведенных в поисках — надо было прочесывать долины, постоянно звонить в Париж, осторожно, как бы мимоходом запросить консульство (об этом я узнала позже), искать в больницах, в моргах, привлечь полицию...
Для меня выяснились два факта: во-первых, Леон де Вальми не знал, что слух о нашей помолвке полностью соответствует действительности; во-вторых, Рауль абсолютно ничего «не знал о последнем, составленном наспех плане убийства Филиппа — о попытке отравить мальчика. Бернар, присутствовавший при разговоре Леона с Раулем, сразу понял, что план его хозяина потерпел неудачу: Леон де Вальми намекнул ему, что охоту следует прекратить, и с этого момента Бернар стал помогать Раулю в поисках. Не знаю, насколько я была права, думая, что нам угрожает опасность прошлой ночью, когда мы были в лесу, но, во всяком случае, с сегодняшнего утра мы были в безопасности... с того времени, как Рауль вернулся в Вальми. Рауль приехал, и ищеек отозвали. Весь этот день нам ничего не угрожало, потому что приехал Рауль. Я сидела молча, опустив голову.
Молчание тянулось бесконечно. Было слышно, как звенят хрустальные подвески, словно струны призрачного спинета. Я посмотрела на группу у камина на противоположном конце красивой, но неуютной комнаты.
Ипполит и Рауль смотрели на женщину, сгорбившуюся на хрупком стуле.
Она сидела совершенно неподвижно, но эта неподвижность не имела ничего общего с ее обычной сдержанностью. Изысканный, элегантный цветок превратился в бесформенную массу. Она полулежала, словно лишилась костей, и руки ее наконец замерли на изорванном шелку обивки. Светлые глаза были широко открыты; она с трудом переводила их с Ипполита на Рауля. Ей не надо было ничего говорить. Все было написано у нее на лице, и мне показалось, на нем можно прочесть облегчение, что все наконец сказано.
Дверь открылась, и вошел Филипп. Он очень осторожно нес в обеих руках чашку с дымящимся бульоном. Подойдя ко мне, он протянул чашку:
— Это вам. Вы ведь тоже много вытерпели.
— О, Филипп...
Со стыдом признаюсь, голос изменил мне. Но Филипп, казалось, этого не заметил. Он смотрел на Элоизу, молча поникшую на стуле. С сомнением в голосе он произнес:
