Эдит Тривертон была в художественной мастерской вместе с другой женщиной и двумя девочками и с преувеличенным радушием поприветствовала свою невестку, представила ее леди Эстер и одной из девочек — ее дочери, благородной девице Мелани Ван Ален. Другая девочка была дочерью Эдит, Шарлоттой, кузиной Моны.
— Роуз, как прекрасно видеть тебя вновь после стольких лет! — провозгласила Эдит, целуя воздух у щеки Роуз. — Мы все были совершенно уверены, что вы с Валентином приплывете на первом же корабле, возвращающемся в Англию! Как ты выносишь эту жизнь в джунглях?
Мона с чувством собственного достоинства уселась на обитый парчой стул и тайком принялась разглядывать двух девочек, которые на вид были чуть старше ее. Обе были одеты очень стильно в платья с заниженной талией. Ее тетя Эдит и дядя Гарольд не производили большого впечатления, они выглядели совсем не так, как ее отец или тетя Грейс.
Пока взрослые разговаривали, младшие сидели и хранили вежливое молчание. Шарлотта и Мелани держали в руках чашки и блюдца с исключительным изяществом. Они обучались, как вскоре узнала Мона, в Фарнсвортской академии, той самой, куда на следующий день должна была отправиться и она.
— Шарлотта поможет тебе и все объяснит, — сказала Эдит. — Ей уже тринадцать, и у нее свой круг друзей, конечно. Но вы же кузины.
Шарлотта с подругой тайком обменялись удивленными взглядами, а Моне захотелось исчезнуть или слиться с обивкой.
— Ты знаешь, Роуз, — произнес Гарольд, который недовольно нахмурился, глядя на африканскую девочку, стоящую в дверях, — я не ожидал, что ты привезешь с собой негритянку. Где она сейчас?
— Спит у дверей Моны.
Эдит взглянула на своего мужа:
— Может быть, лучше поместить ее среди слуг? Твое письмо было таким туманным, Роуз, что мы просто не знали, чего нам ждать.
Разговор стал скучным и взрослым: о тех, кто умер, переехал, женился, вышел замуж, завел детей. Все новости Суффолка, о которых упоминалось в разговоре, совершенно не интересовали Мону и были ей непонятны. В то время как Шарлотта и Мелани начали перешептываться и хихикать, Мона вперила взгляд в окно и раздумывала о том, наступил ли уже в Кении сезон дождей.
Обед, как она обнаружила к своему неудовольствию, должен был проходить раздельно: мама обедала с дядей Гарольдом, тетей Эдит и леди Эстер, а она — с двумя тринадцатилетними девочками.
— Но, мамочка, — попыталась протестовать Мона, когда ее устраивали в спальне, большой, холодной и темной, — мы всегда обедали вместе. Почему я должна есть в детской?
Роуз рассеянно раскладывала вещи Моны.
— Потому что здесь так принято, Мона. Это надлежащие манеры, так положено в обществе.
— Но я думала, что мы в Белладу ведем себя подобающим образом.
Роуз вздохнула, и по ее лицу пробежала тень озабоченности:
— Боюсь, что мы с годами предоставили всему плыть по течению и позволили себе расслабиться. Я просто не заметила этого. Африка влияет так на любого. Теперь нам следует исправить все это. Вот почему, Мона, тебе нужно поступать в Академию Фарнсворт. К тому времени, когда ты выйдешь из нее, ты станешь блестящей молодой леди.
Мона совсем пала духом:
— И когда же это будет?
— Когда тебе исполнится восемнадцать.
— Но это так долго! Я просто погибну, живя так долго вдали от Кении!
— Ерунда, ты станешь приезжать домой на каникулы. И ты скоро заведешь себе друзей среди милых девочек в школе.
Мона расплакалась. Роуз подошла к ней, села рядом на кровать и сказала:
— Ну что ты, что ты, Мона! — Она обняла девочку за плечи, Моне ее рука показалась легкой, как туман. Духи матери обволакивали ее, и ей страстно захотелось почувствовать тепло ее кожи. — Послушай, крошка, — спокойно произнесла Роуз, — когда я вернусь домой, я снова примусь за гобелен. Почему бы тебе не подумать, что ты хочешь увидеть на нем? Почему бы тебе не сказать, что мне вышить на пустом месте? За десять лет я была не в состоянии придумать, что бы там изобразить. Я хочу, чтобы ты думала об этом, я полагаюсь на тебя. Как тебе эта идея?
Мона постаралась сдержать слезы и отодвинулась от матери. Все было бесполезно. Не было никакой возможности заставить ее родителей понять, какая боль пронизывает ее сердце, как мучит ее сознание того, что ее отсылают из дома. Все это определенно говорило о том, что ее никогда не любили и что они на самом деле рады избавиться от нее. «Ах, если бы я была умной или красивой, — думала она, — они бы тогда любили меня. А если бы я вдруг исчезла, то они бы поняли, как сильно скучают по мне».
— А как это — жить среди голых дикарей? — спросила Мелани Ван Ален, нахальная девчонка с короткой стрижкой и глазами, как у нашкодившей кошки.
— Они не голые, — ответила Мона, водя ложкой по тарелке.
Все трое сидели за столом в комнате, которая называлась детской и где им прислуживал один из лакеев. Нджери сидела в углу за маленьким столиком и ела в полном молчании.
— Я как-то читала, — сказала Шарлотта, — что все они каннибалы и не верят в Бога.
— Они верят в Бога, — заметила Мона.
— Да, теперь, когда из них сделали христиан.
— Ты правда играешь с ней? — спросила Мелани, указывая на негритянку, сидящую за отдельным столиком.
— Нет. Ее просто взяли со мной за компанию.
— А что, у тебя нет белых друзей?
— Есть, Гретхен Дональд. И Джеффри, и Ральф — ее братья. Они живут на коровьей ферме, которая называется Килима Симба.
Шарлотта что-то шепнула на ухо Мелани, и обе захихикали.
— Ральф очень красивый! — заявила Мона и гордо выпрямилась.
Мелани наклонилась над столом, глаза ее загорелись:
— А вы охотились на львов и тигров?
— Мой отец охотился. Но в Африке нет тигров.
— Да нет же, конечно, есть! Ты не очень хорошо знаешь свою родную страну, не так ли?
Мона зажала уши руками и закрыла глаза, представив Белладу. Она увидела золотистый солнечный свет и цветы; Артура, своего младшего брата, с постоянно поцарапанными коленками; силуэт отца на коне, закрывающий голубое небо. Она услышала приветствия толпы болельщиков на матчах поло, которые проходили на поле возле реки. Ощутила аромат жареного мяса быка, которого готовили на вертеле в канун Нового года, а затем делили между африканцами, работавшими в поместье. Мона почувствовала тепло солнца на своих обнаженных руках, красную пыль у себя под ногами, ветер с гор, играющий ее волосами. Она вспомнила вкус печенья из проса Соломона и пиво матушки Гачику из сахарного тростника. Ее мысли были похожи на калейдоскоп из английского, суахили и кикуи. Она страстно желала сидеть не здесь, у этого отвратительного стола, а в коттедже тети Грейс, скатывать бинты и затачивать иглы. Она подумала о Ральфе Дональде, храбром и стремительном брате Гретхен, который бегает быстро, как антилопа, и увлекательно рассказывает истории джунглей.
